Анита Мейсон - Иллюзионист

Человек стоял на крыше, повернув лицо навстречу восходящему солнцу.

— Начало моего начала…

Он говорил едва слышно, словно сам с собой.

— Источник моего источника, дух духа, огонь…

Рукава его полотняной рубашки колыхались на ветру, дувшем с Великого моря.

— Сделай совершенным мое тело, сотворенное рукой, сохраняющей свое могущество в мире, лишенном света…

Люди, столпившиеся внизу, показывали на него пальцами. Он их не замечал, полностью сосредоточившись на своей воле. Голос его, ставший чужим, зазвучал громко. Человек обращался к восходящему светилу:

— Пусть меня, рожденного смертным смертной женщиной, вознесет сила неиссякаемого во мне духа, рожденного всемогущим…

Воля его становилась все сильнее и перешла пределы мольбы. В его голосе зазвучал вызов.

— Ибо я есть Сын, я превзошел границы своей души, я есть…

Он замолчал. И в полной тишине произнес имя Господа.

Он сделал шаг вперед и вверх, как человек, поднимающийся по лестнице, но в воздухе.

Он полетел.

В другую эпоху это не считалось бы чудом: тогда все мужчины могли летать, но не знали об этом. А сейчас он был первым.

Он пользовался своим даром лишь в целях демонстрации и никогда для собственного удовольствия. Во-первых, он знал, что может лишиться силы, если с ней неправильно обращаться. Во-вторых, умственная подготовка отнимала слишком много сил, и перед демонстрацией требовалось поститься в течение суток. Была и третья причина. Иногда во время полета у него возникал страх, что он упадет. Это чувство всегда ассоциировалось с определенным лицом, которое мелькало среди зрителей, — лицом, которое было обращено кверху, как у остальных, но смотрело со странным интересом не на него, а на что-то за ним и над ним. Когда он пытался рассмотреть это лицо, оно всегда исчезало. Он не продолжал поисков. Лицо было похоже на его собственное.

Он лежал на постели, не в силах пошевелиться. Кричащую толпу давно разогнали солдаты, и в доме воцарился покой жаркого полдня. Тишину нарушали приглушенные звуки: далекий шум базара, журчание воды в фонтане на центральной площади, визг бродячей собаки, в которую запустили камнем. Человек на кровати не слышал этих звуков и не замечал, что приносивший их северо-западный ветер усилился и приятно зашелестел шелковыми драпировками на стене. Он прислушивался к звуку, отдававшемуся у него в голове. Тот не исчезал, попеременно усиливаясь и затихая. Как только казалось, что он прекратился, он звучал снова. Это был гул, в котором иногда слышалось много голосов, иногда один. Бесконечно повторяясь, звучало одно слово. Это было его имя.

— Симон. Симон.

Он застонал от приступа тошноты и вжал голову в подушку. Комната приподнялась, будто ступила в пустоту.

Это пройдет. Так всегда бывало после неимоверного напряжения: казалось, вся кровь вытекла из его тела, а вены наполнились каким-то ядовитым веществом, похожим на гнилую воду.

— Симон. Симон.

У него в голове плясало солнце, принимая фантастические формы.

Почему всегда так? Слабость, подобная проклятию. Когда она обрушивалась на него, он не знал, как бороться с бессилием. Иногда ему казалось, что его дар сам по себе проклятие. Возможно, это грандиозная шутка, которую ему не дано понять.

Это пройдет. Глоток вина мог бы помочь. Он с трудом приподнялся на локте, чтобы позвать Деметрия, потом вспомнил, что его не было в доме. После обеда он отослал из дома всех, включая слуг вдовы, чтобы его никто не беспокоил. Он снова откинулся на подушку. Они не должны были воспринимать его приказ так буквально. Он закрыл глаза, и комната снова поплыла перед ним.

Когда он проснулся, воздух стал прохладнее, тень от платана во дворе добралась до середины мозаики на полу. С улицы доносился лязг повозок и приглушенный шум базара. Он лежал и слушал.

— Симон.

Он вздрогнул. Подошел Деметрий и взял голову хозяина в свои прохладные руки.

— А, это ты, — сказал Симон. Облегчение обернулось раздражительностью. — Ты мне был нужен раньше, но тебя не было.

— Вы меня отослали, — сказал Деметрий.

— Не надо было уходить так надолго.

Деметрий ждал.

— Принеси мне вина, — сказал Симон и добавил, когда мальчик был готов отправиться исполнять поручение: — Но не сейчас. Подойди ко мне.