Анита Мейсон - Иллюзионист

— Я ненавижу заклинания, — сказал Деметрий. — Они меня пугают.

Симон с удивлением посмотрел на него. Ему не приходило в голову, что юношу могли пугать вещи, которые он заставлял его делать. Симон задумался.

— Лучшие маги испытывают страх, — сказал он. — Мне самому иногда страшно. Поддаться страху было бы губительно, однако испытывать его необходимо. Его необходимо подчинить своей воле. Если страх подчинен, его можно использовать. Он становится составляющей твоей силы.

— Но мне не нравится испытывать страх, — сказал Деметрий.

— Надо побороть это чувство. Из тебя получится хороший маг.

— Я не хочу быть магом, — сказал Деметрий. — Я хочу стать священником.

— Чего ты хочешь? — не выдержал Симон. — Хочешь распевать гимны и таскаться в процессиях с гирляндами цветов на шее?

— Не только это, — с гордостью сказал Деметрий. — Через пару лет я буду достаточно взрослым для посвящения в Таинства.

— Таинства ! Ты глупый мальчишка! Я знаю больше таинств, чем твой священник может себе представить. — Симон встал и заметался в гневе по комнате. — Неужели ты не понимаешь, что религия — это убежище для людей, у которых не хватает мужества, необходимого для магии? Магия — это истинная наука, истинное знание. Маг проникает в природу вещей, в этом заключена его сила. Неужели я ничему не научил тебя?

Деметрий молчал. Если он и сказал что-то, подушки заглушили его слова.

Симон взял серебряное зеркальце и стал изучать лицо мага. На этом лице трудно было представить выражение страха. Черные глаза были пронзительны, полные губы выражали надменность, крючковатый нос был крупным и решительным. Лицо было хищным, но он об этом не знал. Он заботился о своей внешности. Бородка была аккуратно подстрижена. Он погладил ее сильными кривоватыми пальцами.

Он принял решение.

— Сегодня вечером, — сказал он, — я обедаю с человеком, который полагает, не без основания, что его сын наставляет ему рога, и готов щедро мне заплатить за то, чтобы я помог ему. По завершении этого дела ничто нас тут не будет удерживать, так что завтра мы уезжаем. Но, когда мы уедем, мы возьмем с собой одну вещь, и ты ее достанешь. Это золотой сатир, который стоял на столе во время этого дурацкого обеда два дня назад. Я хочу его. Какая-никакая награда за все эти невыносимо скучные вечера, проведенные с хозяйкой. Когда я уйду сегодня вечером, ты найдешь его и где-нибудь спрячешь, лучше не в доме, так чтобы завтра мы могли его забрать. Не говори, что это против твоих принципов, потому что у тебя их нет. Не говори, что это против твоей религии, потому что я больше тебя знаю о твоей религии. Не говори, что это против закона, потому что мы с тобой, мой милый мальчик, нарушаем закон каждый день. И не вздумай жаловаться, потому что с тобой слишком хорошо обращаются и есть масса гораздо более симпатичных мальчиков, которые скребут полы в казармах. Ты понял?

— Да, — сказал Деметрий.

— Вот и отлично, — сказал Симон. Его взгляд смягчился. — Мы поедем в Иоппию, — сказал он. — Тебе там понравится.

Его вдруг охватило благодушие. Он всегда испытывал возбуждение, когда уезжал. Иоппия была большим городом: там должно быть много возможностей. Не исключено, что он даже задержится там подольше и займется более серьезной работой.

Пребывая в веселом расположении духа, он возвращался домой от торговца пряностями. Уже опустились сумерки, но тротуар щедро освещался лунным светом; Симон, щурясь, повернул на пальце перстень с бирюзой, недавно красовавшийся на руке у торговца пряностями. Бирюза охраняет целомудрие. Симон улыбнулся.

Он продолжал улыбаться, заворачивая за угол и подходя к дому вдовы, когда увидел огни на улице. Там были вооруженные люди с факелами, которые окружили Деметрия, громко протестовавшего о своей невиновности в чем бы то ни было.

Симон скользнул в тень и скрылся.

В этом заключался горький парадокс. Человек, который мог так управлять своим телом, что был способен летать, не мог справиться с насущными житейскими проблемами. Он потрясал тысячи людей, материализуя вещи из ничего — льва, лесную чащу, стол с яствами, — но они снова превращались в ничто, и он не мог заставить появиться буханку хлеба, чтобы утолить голод. Вместо этого ему приходилось продавать свой талант за деньги, заработанные руками невежд. Это его терзало.

Его контроль над собственным телом был поистине потрясающим. Он не только мог подниматься в воздух и летать, опровергая весь опыт человечества, но мог, по-видимому, усилием воли менять саму природу своей плоти. Однажды в борделе моряк пырнул его ножом. Когда нож наткнулся на что-то твердое, как кедр, нападающий был ошеломлен. Многие видели, как Волхв погружал руки в жаровню с горящими углями и не получал никаких ожогов. Его враги говорили, что это иллюзия, но это было не так. Его тело понимало огонь.