Луис Бегли - О Шмидте

Наверное, очень обидно, когда тебя лишают наследства!

И да, и нет. Кстати, подходящий предмет для нашего разговора — история семьи, наследство, скелеты в шкафу. Мы ведь должны обсуждать особенности моего детства. Мать у меня была ипохондрик, которому и в самом деле не повезло со здоровьем: время, свободное от приступов мигрени и радикулита, она проводила в больницах, где от нее отрезали один орган за другим: желчный пузырь, часть почки, щитовидную железу — все, что можно, — и наконец все женские принадлежности. Сильнее ипохондрии была в ней скупость. Мы жили в Гринич-Виллидж, всю работу по дому делали у нас ирландские служанки. И, поверите ли, мать, даже когда приходила в себя после операции, которая оказалась для нее последней, не разрешала отправлять служанок за покупками: боялась, как бы они не переплатили за яйца или за картошку, или за масло — такого она бы не пережила. Яйца она считала каждый день, чтобы убедиться, что девушки съедают не больше двух штук. Для такой скупости не было абсолютно никаких причин. Отец был главой небольшой и преуспевающей конторы, практиковал морское право. Фактически единственным ее собственником: партнеры там только звались партнерами, а на деле были просто наемными сотрудниками. Еще не ушли те дни, когда заниматься морским правом в Нью-Йорке было выгодно, так что мы жили в красивом доме на хорошей улице, но притом будто бы в диккенсовской нищете. Я ходил в иезуитскую школу на Парк-авеню, учеба там не стоила почти ничего, но образование давали основательное. Отец обедал в Городской ассоциации, [19] В крупных городах США — общественная организация, объединяющая представителей компаний и фирм, располагающихся в городском центре. а ужинал с клиентами-судовладельцами там, где захочется клиенту. На дворе стояла эпоха шикарных судовладельцев: греки, почти все — родственники друг другу, норвежцы и даже одна чешская леди, которая сколотила состояние, покупая старые негодные корабли и отдавая их во фрахт под грузы для Корейской войны. Разумеется, мать не контролировала отцовские деньги, так что он хорошо одевался — в традициях уолл-стритовских юристов — и за столом с этими магнатами выглядел вполне достойно. В отпуск родители никогда не ездили. Отец полагал, что это уронит его авторитет в фирме. Когда мать умерла, я только поступил в колледж. Отец совсем расклеился, хотя они всю жизнь ругались — из-за денег. Например, он коллекционировал голландскую оловянную посуду, и каждая купленная им кружка была матери как нож в сердце. Так или иначе, отец, думаю, продолжал бы свою привычную жизнь, разве что больше покупал бы оловянной посуды, но тут на сцене появилась Блестящая Бонни. Вдова одного мелкого греческого судовладельца, который породнился с какой-то ветвью клана Кулукундисов, но сама — стопроцентная американка из Нэшвилла с незабвенным и невыносимым акцентом; отец исполнял завещание ее мужа и, возможно, управлял его имуществом. Всегда хорошо в дополнение к обычной работе по сделкам взять в свои руки исполнение завещания. Мало что может привязать к тебе клиента лучше, чем та мысль, что после его смерти ты будешь распоряжаться всем, что он имел. Муж Бонни скончался скоропостижно, и мой отец стал его душеприказчиком, ну а дальше — простое и логичное развитие событий. Ах, что за жизнь началась у них с Бонни! Я думал, что мать ворочается в гробу, как цыпленок на вертеле, всякий раз, когда отворялась сокровищница Шмидта: распотрошить дом, оформить и переоформить интерьер, выписать дворецкого прямиком из Гонконга, оплатить ложу в опере, ну и так далее без конца. Вдобавок отец перестал одеваться у «Братьев Брукс» и стал шить у самого дорогого нью-йоркского портного. Все его вещи, которые я теперь ношу, оттуда. К счастью, у нас был один размер, и только в последние пару лет он набрал немного лишнего веса. Ну а потом он умер, отписав, как я вам уже сказал, все, что у него оставалось, своей Бонни. А это были немалые деньги, потому что он до конца жизни продолжал хорошо зарабатывать, а до Бонни никогда ничего не тратил. В тот момент мне показалось, что я получил незаслуженный пинок под задницу, но я это пережил и признаю, что отец обязан Бонни счастливейшими годами своей жизни. Кроме того, он, наверное, думал, что я его предал.

Как это?

Его контора была из тех, что переходят по наследству от отца к сыну. Никогда не говоря этого вслух, отец предполагал, что я возьму дело в свои руки. Я был хорошим студентом, после выпуска работал сначала в Апелляционном суде, потом в Верховном, и вот меня начали звать к себе солидные фирмы, вроде «Вуда и Кинга». Конечно, отец не мог сказать мне: Не ходи к ним, работай у меня. Он понимал, что это смешно. Но, знаете, я думаю, он верил, что, понабравшись опыта в большой фирме, я в конце концов попрошусь к нему. Но время шло, и я не выказывал намерения сделать это, а он был гордый и не стал бы просить. Ну и ничего не произошло — и только став партнером у «Вуда и Кинга», я услышал от Декстера Кинга, что за несколько лет до того в Городской ассоциации он столкнулся с моим отцом и тот спросил, доволен ли он мной. Декстер отвечал, что я на верном пути, и он не видит причин, чтобы мне с него сбиться. На жаргоне адвокатских контор это означает: Ваш малыш станет партнером, как только придет его очередь, и обычно, услышав такое, отец малыша угощает собеседника «виски-сауэр», но мой отец вместо этого, к вящему удивлению Декстера Кинга, развернулся и зашагал прочь.