Луис Бегли - О Шмидте

Ну и разве это не лучше?

Нет. Чем? Ладно, я все равно не собираюсь к тебе в зятья. Позвони, как вернешься с того обеда. Если родители твоего Райкера не уложат тебя на кушетку, я попробую уложить тебя на свою.

Кроме них двоих в зале уже никого не осталось. Официант куда-то исчез. Гил рассчитался в баре с хозяином, оторвав того от неторопливой беседы с задумчивой полной леди в зеленом шерстяном платье и таких же, почти в цвет платья, галошах. В одной руке дама держала стакан с сильно разведенным виски, в другой горящую сигарету, а кожа на ее руках вся растрескалась до крови. Пепельница на стойке была полна окурков: судя по помадным отметкам на фильтрах, все они были оставлены зеленой курильщицей. Через несколько табуретов от нее сидели, в молчании уставившись в свои стаканы с бочковым элем, парень из магазина видеокассет и какой-то тип, в котором Шмидт заподозрил торговца детской порнографией. Шмидт подумал, что дама в зеленом может быть сестрой хозяина, приехавшей из Монтока, где у нее мотель для мелких мафиози и подобной публики — несколько домиков в дюнах, а может быть, и его бухгалтером. Первая гипотеза опиралась на то, что у обоих были одинаково бесцветные поросячьи глаза без ресниц, вторая — на то, как внимательно слушал хозяин свою собеседницу.

На улице было еще совсем светло. Шмидт сутулился больше обычного, оттого что Гил обнимал его за плечи — красноречивая вывеска дружеского общения, которому лучше не мешать.

Здравствуйте, мистер Шмидт!

На тротуаре стояла Кэрри — не в обычной униформе, а в красной лыжной куртке и черных шерстяных лосинах. А ноги хороши, подумал Шмидт. Длинная шея и длинные тонкие ноги. Тонкие, но стройные: ровные икры, колени, не привлекающие лишнего внимания, и крепкие мускулистые ляжки, возносящиеся в тайную область, скрытую ее легкомысленным костюмом. Конечно, бедное дитя тоскует по теплому климату, но если так, почему не носить брюки? Ах, Шмидти, дареному коню в зубы не смотрят! Не исполнилось ли только что твое желание? Наконец-то ты видишь ее ноги.

Было видно, что Кэрри не собирается переходить дорогу. Не значит ли это, что она ждет кого-то, кто бы ее подвез?

Я увидела, что вы уже расплачиваетесь, подумала, надо поздороваться.

Это Гил Блэкмен. Гил, это Кэрри. Она иногда задерживается поболтать с этим одиноким стариком, когда он, жуя свой гамбургер, спросит себе еще стаканчик сверх обычного.

Приходите поскорее, ладно?

Ага, оказывается, ее хрипота — не маска для вечера. Шмидту захотелось, чтобы она сказала еще что-нибудь, просто несколько слов, каких угодно. Поздний вечер, застольные гаммы. Поодаль стояла грязная «хонда-сивик» с мятым задним бампером и царапиной на водительской двери. Кэрри распахнула дверцу и, махнув на прощанье, легко, с поистине лебединой грацией скользнула внутрь. Завела мотор, тронулась и, отъезжая, опустила стекло и крикнула: Всего доброго! Второй раз за каких-то пять минут исполнилось его желание.

Что ж, не так уж все плохо.

Милое дитя.

Рука об руку Шмидт с Гилом дошли до стоянки.

Ну вот я и пришел.

Гил остановился возле длинного «ягуара». Со вздохом вскинув брови, он обнял Шмидта. Что это, приступ атавистической сентиментальности? Или следствие скорого приобщения Шмидта через Шарлотту — пусть даже только в качестве члена-корреспондента — к избранному народу? Священника мадиамского [13] Имеется в виду тесть пророка Моисея Иофор, о котором говорится в книге Исхода. Бог одарил семью дочерьми. Что стало с ним, когда он породнился с Моисеем? Умножились ли его стада? Теперь Шмидту предстоит испытать такое на себе.

Не вешай нос, Шмидти. Думай о внуках, представляй, как ты будешь с ними возиться: в бассейне, на берегу океана. Кстати, это не значит, что пора поискать новую Коринн, старый ты сатир!

Шмидт двинулся к своей машине. Лучше бы Гил не говорил этого. Далекое воспоминание по-прежнему волновало — Шмидт берёг его и старался не вызывать слишком часто, как стараются не откупоривать лишний раз бутылку старого коньяка. То лето началось плохо: лили дожди, расплодились комары. Необычайно ранний ураган лишил их лодочной пристани, которую Фостер разрешил им построить в заливе, и парусного ялика, а еще повалил медный бук, который был ровесником дому. Рухнувший бук завалил ворота гаража, и, если бы машина Шмидта не стояла на станции, где он ее держал всю неделю, им пришлось бы, пока работник Фостера не распилил огромное дерево на дрова, которых потом хватило на две зимы или даже больше, арендовать машину или ездить на велосипедах. В том году Мэри впервые разрешили июль и август работать дома, так что они смогли обойтись без дневного лагеря и устроить Шарлотте настоящий морской сезон. Но едва Мэри с Шарлоттой и новой гувернанткой Коринн обосновались в доме (у Шмидта отпуск намечался только в августе), как у Мэри начались жестокие, как никогда, мигрени, после которых наступали слабость и тошнота. Первый приступ заставил ее отказаться от участия в клубном теннисном турнире и от прогулок по пляжу: плеск волн, яркий свет, ветер были ей невыносимы. Западную веранду занавесили, чтобы Мэри могла несколько часов в день читать рукописи. Когда приехал Шмидт, она прямо на станции спросила, не думает ли он, что у нее опухоль. В тот же вечер Шмидту удалось дозвониться в Уэстчестер Дэвиду Кенделлу, а тот позвонил в Нью-Йорк знакомому неврологу. Миссис Дурбан, женщина, которая приходила прибирать дом, согласилась ночевать у них и приглядывать за Шарлоттой и Коринн, и в воскресенье вечером Шмидт увез Мэри в город на обследование. В среду они вместе пришли к неврологу. Анализ, как тот и ожидал, оказался отрицательным. А мигрени, видимо, были следствием легкой депрессии, вызванной напряженной обстановкой в издательстве «Уиггинз». Депрессию, конечно, нужно лечить, но тут придется подождать до осени, пока вернутся из Уэллфлита нью-йоркские психиатры. Ну а пока он выпишет им транквилизаторы — для нормального самочувствия днем — и снотворное, чтобы гарантировать Мэри здоровый ночной сон. Врач советовал ей вообще как можно больше спать. Тоже форма психотерапии, притом не самая худшая.