Анне Рагде - Тополь берлинский

— Эти бы не так удивились. Они наверняка видели фотографии в твоей газете. И, пожалуйста, разузнай насчет этого пиджака на спинке стула. Ведь это вполне может быть любовник Хенрика [3] Принц Хенрик — муж королевы Дании Маргрете. , подумай только, какой скандал! Потрясающе! Ты просто обязан разузнать! Когда ты вернешься?

— Как только ты помоешь свои сокровища.

— Я совсем про них забыл, — сказал Эрленд.

— Врешь. Не забыл. Ты только об этом и думаешь.

— Вовсе нет. Я вообще-то думал, что, может быть, можно украсить наш вертеп металлическими верблюдами.

Но, конечно, Крюмме был прав. Остаться одному перед стеклянным шкафчиком — вот все, о чем он думал.

Он закрыл за собой дверь и тщательно ее запер. Может, сначала заняться выпечкой, как, собственно, он и собирался накануне? Нет, сейчас не хочется пачкать руки в липком тесте, завтра у него будет предостаточно времени и на хлеб, и на песочный торт. Он выключил мобильный и включил беззвучный автоответчик на домашнем телефоне. Ручку на газовом камине он отвернул до отказа и некоторое время стоял и смотрел, как синие языки пламени вырываются из горелки и превращаются в желтый иллюзорный огненный занавес в камине. Когда он только приехал в Копенгаген, у него не было ни камина, ни печки и очень их не хватало. Он попросил друга снимать свой камин на видео в течение трех часов, и это видео включал по вечерам. Это было очень действенно, с треском, все как положено, казалось, тепло от экрана касалось его тела. Единственный недостаток был в том, что он не мог смотреть телевизор, пока горел камин. Лучше, конечно, было бы обзавестись настоящим камином, не газовым, раз уж он теперь живет в отдельной квартире, но противопожарная служба дома ему запретила. Однако он купил настоящие дрова и сложил их в корзину из блестящей стали слева от газового камина. Иллюзия была настолько полной, что кто-то из гостей однажды попытался вытряхнуть в камин пепельницу, в результате чего окурки попали в огнеупорное стекло и разлетелись во все стороны, окруженные бурей пепла.

Вид огня его успокаивал, расставлял все по местам. Пустая квартира вокруг, хороший день позади, Рождество впереди. Можно ли быть счастливее? И разве не обязан он устыдиться? Ведь есть бедные дети в Африке без шоколадного стола, эти войны, о которых Крюмме знал все и иногда обсуждал с ним. Нищета.

Он не хотел об этом думать, не желал знать об этом! Его всегда поражали люди, добровольно погружавшиеся в ужасные проблемы и видевшие смысл жизни в том, чтобы поведать другим, как плох этот мир. Становилось ли от этого кому-нибудь легче? Подавленные люди, выходящие на улицы с плакатами, исписанными какими-то призывами с кучей восклицательных знаков, неужели они верили, будто могут что-то изменить? Может, лучше бы им отправиться домой и зажечь детям свечки, испечь хлеб, спеть вместе с семьей песню и порадоваться? Вместо того чтобы быть злыми и возмущенными родителями, пичкающими детей тяжелой политкорректной литературой и требующими, чтобы дети разбирались в жизни, и таким образом подталкивающими их к наркомании как попытке убежать от политической агитации в собственном доме.

«Тебе не хватает способности понимать самых слабых», — говорил Крюмме и иногда злился на него за это. Однажды Крюмме назвал его поверхностным, но ему пришлось забрать эти слова назад после пяти дней молчания и отказа от любви. К тому же Крюмме не знал всего. Он не понимал. И это не было его виной. Какого черта он не выбросил этот проклятый вертеп вовремя?!

Нет, так не годится. Мысли отвлекают. Не надо думать. Эрленд должен быть чист, приступая к делу. Алкоголь, вероятно, может помочь. Дезинфицирующая мысли водка с лаймом, например. Он поставил «U2» и побрел на кухню. Оставаясь один в квартире, он каждый раз словно видел ее впервые. Предвкушение скорого легкого опьянения. Он любил эту кухню, безумно дорогую немецкую мебель с тяжелыми аккуратными дверцами, они открывались, будто дверцы «мерседеса». Он обожал шкафчик, полный баночек со специями, и неровное стекло, всегда светившееся неоново-зеленой дымкой изнутри, стойку для вина, отбрасывающую круглые, кроваво-красные тени, длинные столешницы, встроенную кофемолку, дизайнерские стулья вокруг маленького столика, на котором как раз помещалась пара раскрытых газет, две чашки кофе и круассаны с настоящим маслом и французским сыром бри. Кухня размером со среднестатистическую датскую гостиную. Роскошь. Роскошь! Почему многие считают, что этого надо стыдиться?