Сара Груэн - Уроки верховой езды

— Номерной знак — эс-три-ноль-пять-ноль-два, — сообщаю я диспетчеру. — Не думаю, чтобы он был ньюгэмпширский, хотя… Ой, боже, там кто-то с фонариками! Пойду гляну поближе, что происходит…

— Аннемари, не покидайте машину! Через три минуты помощь будет у вас! Оставайтесь на месте и не вешайте трубку!

Я повинуюсь. В смысле, трубку не вешаю. Я кладу телефон на пассажирское место и прячусь в глубокой тени у входа в конюшню, надеясь, что те, кто внутри, — кто бы они ни были — не расслышат хруста гравия у меня под ногами.

Два фонаря освещают то один денник, то другой. Я слышу, как открываются засовы и сдвигаются двери.

— Где он, черт подери? — приглушенно спрашивает мужской голос.

— Холера, чтоб я знал, — отзывается второй. — Ты уверен, что это то самое место?

— Ну… типа того…

— Типа? А где же тогда этот полосатый гаденыш?

Я дотягиваюсь и включаю рубильник. Двое в коридоре держат фонарики и чембуры. Двери большинства денников полуоткрыты, за ними встревоженно переминаются лошади.

— Жан Клод!.. — ору я во все горло. — Жан Клод!..

Мужики срываются с места. Первый отбрасывает меня с дороги. Второму везет меньше. Я хватаю его, и мы падаем на гравийную дорожку. Он вовсю матерится, но я слышу только глухой гул — мое лицо прижато к его груди, я мертвой хваткой вцепилась в его рубашку.

И где-то уже завывают сирены.

— Пусти, дура! Ты что, спятила? А ну убери руки!

Мы перекатываемся по земле. Я оказываюсь то вверху, то внизу, камешки впиваются в затылок и в спину. Он принимается лупить меня кулаками, а я даже защититься не могу — руки-то заняты. Я получаю удары в ухо и подбородок. Прикусываю язык, и рот наполняется кровью.

— Жан Клод!.. — воплю я опять.

И тут какая-то сила отрывает от меня моего противника. Я откидываюсь навзничь и пытаюсь достать его ногой, утирая с лица кровь…

Где-то рядом запускается двигатель грузовика, и мужской голос кричит:

— Пако, Пако, vamanos! Поехали отсюда скорее!

Но означенный Пако никуда уже не едет. И даже не идет. Жан Клод надежно удерживает его возле двери. Одной рукой он схватил Пако за горло. В другой руке у француза острые вилы, он приставил их к груди злоумышленника.

Водитель грузовика с ужасным ревом газует.

— Пако!.. — кричит он в последний раз.

Потом врубает сцепление. На пути у него пассажирская дверца моего автомобиля. Машины сталкиваются с мучительным стоном рвущегося металла. Примерно так звучат в записи песни горбатых китов. Мою машину тащит вперед. Футов через двадцать она сползает вбок и отцепляется от тягача. В доме зажигается свет. А на холме у ворот возникают фары сразу трех полицейских машин. Они мчатся по дорожке, завывая сиренами.

Водитель грузовика открывает дверцу и катапультируется. Скверно упав на плечо, он кое-как поднимается, переваливается через изгородь и, хромая, пытается скрыться в лесу.

Патрульные машины тормозят около грузовика. Где-то на заднем плане я вижу крохотную фигурку Мутти, бегущей к нам со стороны дома.

И вот тут я понимаю — все кончено. Действительно все. Я подорвалась на мине, которую сама заложила.

Сбор показаний занимает у полиции часа полтора. Кинолог с собакой благополучно задерживает второго грабителя. Когда они наконец уезжают, я сижу у кухонного стола, промокая салфеткой расквашенный подбородок. В ухе звенит.

— Ева, полагаю, еще в Миннеаполисе? — спрашивает Мутти, протягивая мне пакет замороженного горошка.

— Угу, — отвечаю я и прикладываю пакет к ушибленной челюсти.

Отнимаю, чтобы поглядеть, и заворачиваю в салфетку.

— Когда она собирается вернуться?

— Я не очень уверена, что она вернется…

— То есть как?

Лицо Мутти темнеет.

— Она что, и на похороны дедушки не приедет?

Я отвечаю:

— Это все из-за меня. Она не желает иметь со мной дела.

Мутти бросает быстрый взгляд в мою сторону. Потом говорит:

— Вы разругались из-за того паренька, так ведь?

Я молча смотрю в чашку с кофе.

— А знаешь, мальчик-то хороший. Очень даже хороший.

— Верно, Мутти. Теперь мне это известно. Я понимаю, что все испортила. Я во всем виновата. Понимаю и признаю. И предпринимаю все, чтобы исправить.

Я поднимаюсь и засовываю пакет с горошком назад в морозилку. Мутти молча следит за мной. Я мою руки под краном и снова поворачиваюсь к ней.

— Когда похороны?

— В понедельник.

— В понедельник!.. Но это же… Их задержали?

— Да, из-за вскрытия.

Мы умолкаем, снедаемые одними и теми же невеселыми мыслями. Я словно бы проваливаюсь во времени. Когда мне сказали, что Гарри погиб, я тоже ни о чем не могла думать, кроме того, что, вероятно, происходило с его телом.