Хельмут Крауссер: Сытый мир

Но я помалкиваю. Прикусил язык так, что с губ и мышиный пердок не сорвётся. Она же ругается, брызжет слюной, верещит, и мне вдруг становится ясно, что я бы даже переспать с ней не смог, какая бы она ни была раскрасавица. Оказывается, я ещё не настолько прогнил, как сам о себе думал.

Вольфганг оттирает её за дверь, стараясь успокоить ласковыми словами. Целых десять минут он её оглаживает, бормочет ей что-то, чего я не могу расслышать. Они продолжают шептаться в спальне.

Я открываю кухонные шкафчики и набиваю себе карманы брюк съестными припасами: баночка спаржи, тунец, луковая колбаса. Сливочный кекс.

Вольфанг возвращается — один, без приложения, весь блестит от пота, заговорщицки тычет мне указательным пальцем в плечо:

— Послушай… сам же видишь… то есть, может, будет лучше тебе больше не приходить сюда.

Надо будет — позвони, мы где-нибудь встретимся и что-нибудь учиним. А если к телефону подойдёт Анги, ты просто повесишь трубку, а, договорились?

Как тихо и испуганно он это шепчет. Как всё это постыдно и банально, как это карикатурно и уродливо. Ужасно. Нестерпимо. Меня трясёт.

— Так низко ты опустился?

— Прошу тебя, Хаген, не надо упрёков! Ведь она, в конце концов, не так уж и неправа…

— Ах вот оно что!

— И пожалуйста — не надо этого тона! Только не это!

— Какой такой тон?

— Ах да! Да-а-а, сам от себя ты в полном восторге, это ясно. Смотришь на меня свысока, сверху вниз, ведь так? Ведь ты считаешь себя свободным человеком!

— Ну, по сравнению с тобой-то…

— Ах да-а-а! — голос его крепнет. И с этой минуты он больше не смотрит на меня. — Свободный человек, который у меня побирается! Вот уж действительно класс!

Я уверен. Ангела подслушивает и довольно потирает руки.

— А ты подумал, каково приходится мне? — продолжает он. — Всякий раз я вынужден выслушивать массу упрёков!

— А почему бы тебе просто не дать ей по морде?

— Тише ты!

Всё это становится в конце концов скучно. Пора рубить сук. С моей склонностью к драматизму — самое время.

— Всё с тобой ясно! — говорю я.

— Хорошо, хорошо, тогда давай проваливай уже!

— Ухожу… ухожу…

— И прихвати свои проклятые книги!

— Знаешь что? Я их тебе дарю! В память о нашей многолетней дружбе.

— Они здесь только место занимают!

— Ах так? Но мои пластинки — их-то ты ведь слушаешь, разве нет?

Он поворачивается и уходит в гостиную. Мне плохо. Я достаю из холодильника бутылку вина.

Вольфганг возвращается, держа в руках две синеньких.

— Вот — я их у тебя покупаю!

Две ничтожные сотни — это чересчур мало за триста пластинок, всё сплошь избранные записи. Но я беру деньги. На большее мне здесь рассчитывать не приходится. Ну, а теперь приступим.

Сейчас они своё получат. Должно пройти как по маслу — особый случай. Я отключаюсь и бью моего друга Вольфганга по морде. Он даже вскрикнул. Это страшно. Меня мутит. Добавлять я не стал. Лучше вазы, которыми Ангела уставила всю квартиру. Всё вдребезги, звон осколков… красота!.. Эта царственная особа выскакивает из спальни и рвёт на себе волосы от ужаса. А-а-а…

Мебельная стенка опрокинута. Бумм! Ангела бросается к телефону. Но я её опережаю. Выдёргиваю кабель. Сыплется штукатурка. Мне приходит в голову достойное завершение моего визита в этот дом: её священная ванная комната. Во всём её блеске и славе. Вольфганг лежит на полу, закрыв лицо руками. Наверное, ничего больше не хочет видеть. Я перепрыгиваю через него, становлюсь на оранжевые плитки ванной и писаю — выписывая моё имя — подписываюсь. Бежит Ангела, вооружившись тупым столовым ножом. Я стою спиной к ней, но, к счастью, есть зеркало, и, к счастью, она не очень сильная. Ножичек со звоном падает на плитки. Я валю её на пол, пинаю под зад. Достаточно. Ангела плачет. Ну и на здоровье. Она очень серьёзно относится к своей ненависти. Это самое поразительное.

Самое время оставить это время в прошлом.

Все канатные мосты в старый мир уничтожены, перерезаны. Это был мой последний адрес. Ещё одна сентиментальная секунда — и я хватаю вино, бросаюсь вон и бегу что есть мочи.

Передышка.

Спрятаться. Присесть. Успокоиться. Блевануть. Выблевал с литр. Уах!

Всё же я совершил что-то страшное. Друга своего ударил. Я распечатываю бутылку вина — просто вдавив пробку пальцем внутрь.

Вы всего лишь горящие восковые куклы, с фитилём в голове. А вы думаете, у вас в черепке что — то тёплое и уютное? Вы пылаете и плавитесь; мне надо было пописать в ваши глазницы, чтобы не намочить пол!