Хельмут Крауссер: Сытый мир

Особая акустическая форма дерьма, которую я бы с удовольствием изгнал из мира, поскольку она не даёт покоя даже на улице, она громыхает из тысячи дешёвых стерео, как будто я попал в сети этого грома. Хаус. Фанк. Хип-хоп. Рэп.

Что-то во мне того и гляди повредится, что-то очень чувствительное: музыка у меня в голове, она сопровождает всё происходящее, как пианино в немых фильмах. И мелодиям в мозгу приходится восставать и отбиваться в бешеном форте. А это как раз мои самые любимые места.

Вольфи жалуется долго и нудно и рассказывает о музыкантах-кокаинистах, которые трахают свою группу прямо на пульте.

Между тем я поглядываю в сторону остатков моего домашнего имущества — моих книг и пластинок, которые стоят на нижней полке у них в гостиной. Быстро осматриваюсь. Ангелы не видно.

Я бегу к жалким фрагментам моей библиотеки, вытаскиваю что-то и показываю Вольфи, уводя его подальше в кухню.

— Взгляни — это вещь! Очень дорогая, но хорошая. Первое издание Оскара Уайльда. 1881 год. Продаю тебе — за какую-нибудь дохлую пятидесятку!

Он ухмыляется, глядя мне в лицо.

— Но она и так здесь стоит!

— Ну хорошо, но признайся: то, что ты обладатель, ещё не значит собственник. Это неполноценное состояние, оно не может тебя удовлетворять.

— Хаген, насколько я припоминаю, эту книгу ты мне уже однажды продал…

— Да? Продал? Может быть. Вполне возможно. Но мы можем заменить её на что-нибудь другое. Вот это, например…

Я 6eiy к полке, потом возвращаюсь с древним Свифтом, который значит для меня очень много. Вольфи перебивает меня:

— У меня достаточно книг. Больше мне не нужно. Я ненавижу читать!

Таких страшных слов он ещё никогда не говорил. Надо пропустить их мимо ушей. Он точно больной на голову — а всё из-за этой трамбующей музыки. Но мне нужны деньги.

— Послушай, да ведь эта книга — только для того, чтобы ею похваляться! Она и не предназначена для чтения. Это предмет интерьера. Отдаю за две сотни! Считай, что подарок! Она стоит в четыре раза больше — как минимум. И я к ней сердечно привязан. Поэтому я оставляю за собой право выкупа!

— О боже мой…

— Ну ладно — так уж и быть: можешь считать её своей собственностью за сотню. Только пообещай мне, что никому её не перепродашь, хорошо?

Он нервно раскрывает свой бумажник, извлекает пятидесятку и швыряет её мне:

— А книгу эту проклятую можешь оставить себе!

Ну и хорошо. Это замечательное решение вопроса. Я растроганно хлопаю его по плечу. Он кажется смущённым со своим ротиком плюшевого мишки.

Внезапно в дверях возникает Ангела, руки в боки.

— Ты дал ему денег?

Вольфи молчит. Он никогда никого не умел обманывать.

— Ты дал ему денег, этому подонку?

— Не волнуйся так, Анги. Оставь нас, мы сами разберёмся…

— Так ты никогда от него не отделаешься!

Ангела резко поворачивается в мою сторону и смотрит на меня уничтожающе. Воинственная амазонская морда. Её пасть превращается в заветную «щель», но с кастаньетным прищёлком. Срамные губы, гневно налившись кровью, производят синхронный перевод гитлеровской речи:

— Послушай, ты! Я тебе скажу, раз он не смеет! Он сыт тобой по горло! Он просто слишком деликатный человек, чтобы сказать тебе об этом!

— Да? — Я смотрю на Вольфганга, он отрицательно качает головой, но как-то медленно и неубедительно — так, как будто по сути со всем согласен, только в деталях есть отдельные неточности. Я хочу выжать из него опровержение: — Вольфи, ты слышал, что сказала твоя благоверная?

Вольфганг молчит, упорно глядя в окно. Так деликатный он или трусливый? Плечи у меня опускаются до самых бёдер. Всё это не может быть правдой…

— Да он мне через день жалуется, что больше не может выносить тебя. Оставь уже нас наконец в покое! — орет его большая любовь, большая по форме. — Тебе здесь просто не место, ты поганый паразит! Притаскиваешься сюда и заговариваешь ему зубы, упираешь на старую дружбу, лишь бы вытянуть из него несколько марок, ты провонял мне всю кухню, всё перевернул вверх ногами, ты вторгаешься в нашу частную жизнь…

И так далее и тому подобное.

Я хотел бы осквернить твой труп, думаю я про себя. Вскрыть твой гроб и оторвать твои позеленевшие груди, растерзать их моими когтями и кинуть на корм кладбищенским крысам и червям, воронам и грифам — всей фауне смерти. Набить тебе рот землёй, чтоб полопались щёки. Я хотел бы засунуть палец тебе в глазницу и расковыривать вытекший глаз! Я хотел бы сделать с твоим трупом такое, чтобы меня обвинили в убийстве падали!