Хельмут Крауссер - Эрос

Кто вылепит снова нас из земли и глины,

Кто заговорит наш прах – никто.

Никто.

Восславлен же будь, Никто.

Ради тебя мы

хотим расцветать.

Навстречу

тебе.

Ничто были мы,

есть мы и будем

всегда, расцветая:

розой – Ничто, розой —

Никому.

Шип, а не масса.

Прислужница Эроса

в твоем романе

до странности одинока,

угодив в демоническую трещину,

неумолимо ползущую

посреди вялого бытия,

которым правит Любовь.

Сложи стих так,

о нет, иначе.

Пошли стих мне —

На Безымянный океан,

Ничейный берег ледяной,

Никому-Розе,

Орден: И. Ш.

Там живет любовь.

Еще почти ничего не зная об этом человеке, за исключением тех крох информации, что временами просачивались в прессу, и еще ни разу его не видев, кроме как на старых пожелтевших фотографиях, я уже чувствовал к нему неприязнь. И тем не менее бросился на встречу по первому его зову. Кто из моих собратьев по перу не поступил бы точно так же? Ни один, подчеркиваю, ни один из них ни за что не упустил бы шанса удовлетворить свое любопытство.

По пути, покачиваясь в вагоне поезда, я размышлял о том, кто он и кто я, нищий писатель, направляющийся в гости к сказочно богатому человеку, даже толком не зная зачем.

«Не задавайте лишних вопросов. Приезжайте, – написал он мне. – Обещаю: не пожалеете».

Столь заносчивая формулировка притягивала, хвастливое обещание заинтриговало меня так сильно, что порой даже становилось жутко. Я клялся себе, что не продамся ни на каких условиях, – и в то же время понимал, что тот, кто дает подобные клятвы, не только чувствует приближение опасности, но и сам на всех парусах мчится ей навстречу. «"Меня никто не заставляет плясать под чужую дудку, я всего лишь иду на разведку – такими мыслями обычно тешат себя люди, оказываясь во власти соблазна. В надежде получить какое-нибудь заманчивое предложение они греются у очага тщеславия, ласкают себя иллюзиями и лелеют амбиции. Однако тот, кто наивно полагает, что, столкнувшись лицом к лицу с искушением, сумеет устоять перед ним, находится в плену самообмана». Эти слова появились в моей записной книжке в тот самый момент, когда в купе стало темно от снега, что в одно мгновение залепил наше окно серой непроницаемой массой.

Последний опубликованный снимок Александра фон Брюккена был сделан больше двадцати лет назад, и с тех пор ни одному репортеру не удавалось поймать его в объектив. Говорили, что он живет в своем замке в Верхней Баварии в полном уединении, не считая немногочисленных слуг.

Сильная метель, от которой перехватывало дух, усиливала мой страх и перед этим человеком, и перед самим собой. Прибыв на нужную станцию, я оказался на крошечном провинциальном вокзальчике и долго искал киоск, где можно купить хоть что-нибудь – может быть, даже бутылочку шнапса. Поиски мои не увенчались успехом. Кроме меня, с поезда сошли лишь три дамочки не первой молодости. Подвыпившие, в пестрых карнавальных костюмах, они голосили и хохотали, как безумные. Я с завистью посмотрел им вслед.

На привокзальной площади был припаркован большой черный «даймлер», в котором сидел шофер, одетый в серый пиджак. Он не делал мне никаких знаков, никаких призывных жестов, а просто восседал в автомобиле с приоткрытой дверью и слушал радио, из которого неслась эстрадная музыка.

Было воскресенье, половина шестого вечера, и уже почти совсем стемнело. Глядя на заснеженную деревушку, очертания которой с огромным трудом различались сквозь беснующуюся вьюгу, я зашелся смехом, в котором сквозило отчаяние. Не называя своего имени, я спросил у шофера, не меня ли он встречает? Дородный мужчина утвердительно кивнул в ответ и пригласил меня в салон.

Казалось, что ярко освещенные окна ближайших домов с интересом разглядывают меня. Машина ехала очень медленно, едва преодолевая двести метров в минуту, осторожно пробираясь сквозь метель и заносы, и вскоре свернула с главной дороги на какую-то аллею, освещенную редкими фонарями. Надеясь увидеть замок, я глядел вперед через плечо водителя. Вскоре перед моими глазами предстало нечто, для чего слово «замок» являлось слишком сильным. Это был не замок – так, скромная копия. Или, скорее, обычный господский дом, хотя и внушительный, в неоготическом стиле, обнесенный двухметровой каменной стеной.