Хельмут Крауссер - Сытый мир

Дожидаюсь слова свыше — или сниже — всё равно. Слова из другого мира. Губной помадой на зеркале, пальцем на слое пыли, кровью на стене, ну хоть как-нибудь. Ничего. Нет никакого другого мира. Когда вступаешь в битву в задних рядах, имеешь хорошую возможность для обзора. Эта позиция подобает полководцу.

Опускаюсь на тротуар. Подошвы горят, между пальцами жжение. В горле пересохло. Надо было купить пива на бензоколонке. К векам словно гири привязаны. Всякое засыпание для меня подобно смерти — я никогда до конца не уверен в воскресении.

Какая-то уборочная машина шурует в сточной канаве, а из-за неё появляются три чёрные тощие паучихи, богомолки, ну, что-то в этом роде — сразу три, одна из них сестра-начальница, а с ней две подчинённые сестры. Неожиданно начальница направляет свои стопы в сторону кустов и нагибается там, а товарки фланкируют ее. Я с любопытством подхожу ближе. Три монашки в семь часов утра, и одну из них рвёт — сильная сцена.

— Эй, священницы, скажите, от чего это вашу начальницу тошнит?

— От яиц, — задорно отвечает молодая монахиня.

— Надеюсь, от тех яиц, которые едят за завтраком…

Судя по вони, так оно и есть. Я подхожу вплотную к чёрному воинству, приглядываюсь. Монашки не знают, что и сказать. В конце концов слово берет сама блюющая:

— Есть у вас хоть капля стыда? Отвернитесь!

Затем следует новая порция. Монахиня обблевала свою одежду. Я наставил на происходящее любопытный взгляд, как кровожадный репортёр камеру. Премного благодарны за любое разнообразие. На меня зашипели все три. На стоянке такси два шофёра смеются, опершись на капоты своих машин.

Яйца на завтрак — это неплохая мысль. Давно не ел яиц, да и в утренние забегаловки на рынке Виктуалиен давно не заглядывал. В одном из этих заведений, помнится, было необычное, странное пиво.

Итак, цель определилась сама собой. Хорошо: иди куда хочешь, не уклоняясь ни от какого побуждения. Только ноги не слушаются.

До рынка четыре остановки на метро. Гизела — штрасе. Университет, Одеон-плац, Мариен-плац. Я должен быть предельно осторожен, из-за этих чёрных шерифов. У меня ведь нет медицинской страховки. Сегодня воскресенье, поезда почти пустые, не за кого спрятаться в случае чего. Но всё же я еду. Обошлось. Ни один из мусоров не показался.

В летнее время я люблю эти унылые притоны, которые открываются в шесть часов утра и собирают в своих недрах всех потерпевших крушение. Эти грязные, убогие дыры с сумрачным освещением и с энергичными официантками — громкоголосыми, но проворными.

Яиц не оказалось. Есть пиво, есть чай, колбаски и кофе. Этого должно быть достаточно. Я заказываю всё вплоть до чая. Свет крадется сквозь жалюзи, и мой визави хочет рассказать мне что-то о жизни. Нет, спасибо, этим я уже сыт. Меня уже обслужили. Знаю всё. Я мудрейший человек под солнцем и придурок под луной. Мои мускулы поросли шерстью, мне сто пятьдесят лет, и мне больше нечего сказать. Мне триста лет, и всё уже сказано. Мне три тысячи лет, я весь сгнил и прокис, мне бы только откинуться на спинку стула и поглядывать по сторонам. Я больше не игрок. Ограничусь лишь комментариями. Из стеклянной кабины спортивного репортёра буду придираться к судье на поле.

У моего визави больше нет зубов. Нет у него и волос. Он дитя. Он кричит. Он кричит, взбодрённый жизнью. Бла-а-а-а-бла-бла-бла-а-а и вя-вя — вя-вя-а-а-а.

Уношу ноги. Сегодня будет тёплый день. Пойду — ка я к Изару, лягу там на берегу, а когда придут голые и разложат свои телеса на галечном пляже, я удалюсь прочь, как старый человек, которому стыдно взирать на всё это непотребство.

О возрасте человека красноречивее всего говорит его походка. Трое семнадцатилетних обгоняют меня на Фраунхофер-штрасе. Восемь утра. я пересекаю мост и спускаюсь по ступеням вниз. Трава здесь мягкая и высокая, вся перекакана собачками. Голые будут избегать этого места. А вон там обширная лагуна, отделённая от реки, там полно водорослей и паршивых уток, покрытых струпьями. Вода перетекает через запруду, падает и пенится, как мыльная. В целом Изар относительно чистый, в нём можно даже купаться, не боясь раствориться в кислоте. Только я спрашиваю себя: для чего плыть, если существуют мосты?

Вид у уток всегда чрезвычайно довольный. Настоящие диснейлендовские утки. Когда я впадаю в депрессию, то прихожу сюда и смотрю это утиное кино, слушаю их кряканье и опускаю ноги в воду. Читаю надписи под мостом. Рот мой сам по себе напевает песню, которую я не знаю.