Ганс Кирст - Фабрика офицеров

— Фрейлейн Бахнер, — сказал генерал после того, как Вирман удалился, — представьте мне, пожалуйста, завтра стенограмму.

Сибилла Бахнер подошла и положила перед ним на стол блокнот со стенограммой, так как у них было не принято передавать генералу то, что он требует, прямо в руки. И ей показалось, что она видит в его глазах чувство, которого раньше никогда у него не замечала: глубокую печаль.

И в тот момент, когда она осознала это, ее охватило женское сострадание. Оно безудержно прорывалось наружу и грозило смести ту сдержанность, которую она сохраняла с таким трудом.

— Господин генерал, — с трудом произнесла она, — если я чем-либо могу помочь…

— Благодарю. На сегодня все. Вы можете идти, фрейлейн Бахнер, — сказал генерал таким тоном, который сразу же привел ее в чувство.

Сибилла Бахнер быстрыми шагами — казалось, она пытается убежать от самой себя — покинула комнату и резко закрыла за собой дверь.

— Господин обер-лейтенант Крафт, — произнес генерал и значительно посмотрел на него, — этим все решено. Ваша задача вам ясна.

Генерал взял в руки листки, на которых была записана стенограмма беседы, и разорвал их резкими движениями на мелкие клочки.

— Вы будете теперь действовать так, господин обер-лейтенант Крафт, как будто на вашем месте я.

ВЫПИСКА ИЗ СУДЕБНОГО ПРОТОКОЛА № III

БИОГРАФИЯ КАПИТАНА ИОГАННЕСА РАТСХЕЛЬМА, ИЛИ ВЕРА И БЛАЖЕНСТВО

«Я, Иоганнес Матиас Оттокар Ратсхельм, родился 9 ноября 1914 года в семье аптекаря Иоганнеса Ратсхельма и его супруги Матильды, урожденной Никель, в Эберсвальде, земля Бранденбург. Моя мать умерла год спустя, и я провел детство и отрочество в доме отца».

Я сижу на ковре — это большой толстый четырехугольный ковер. Он красный, и на нем лежит красный мяч. Моя кукла тоже лежит там, на ней не осталось одежды, остались только волосы. Ее зовут Иоганна, так ее назвал отец. А на краю ковра лежит Иоганн — большая лохматая бело-желтая собака. Иоганн присматривает за мной. Всякий раз, когда я хочу сползти с ковра, он подходит и толкает меня своей мордой назад. Он делает то же самое, если укатится мяч или если я хочу уползти, потому что намочил штанишки. Иоганн всегда начеку. При этом он очень мягкий, очень нежный и совсем тихий. Однако я боюсь его, боюсь, что он укусит. Но он не кусает! Он только все время лежит рядом, иногда и возле кровати, в которой я сплю, — и когда я просыпаюсь, он смотрит на меня. И я думаю: сейчас он укусит! И у меня было одно желание: пусть он наконец укусит, чтобы я умер, а он ушел отсюда. Но он не кусал.

Отец очень большой, темноволосый и очень-очень красивый. У него есть аппарат, перед которым я должен все время стоять, или сидеть, или лежать. У аппарата есть глаз, и его называют «фото». Из-за этого «фото» я должен надевать много костюмов, а также платьев, которые носят девочки, из бархата и шелка, и даже совсем прозрачные. «Какой он милашка!» — говорят все, когда видят меня. «Он красив, как Блю-бой, — говорит мой отец. — Он выглядит как живая картина». И «фото» глядит на меня единственным глазом и щелкает, а иногда вспыхивает, после чего появляется неприятный запах, который заставляет меня кашлять.

В нашем доме всегда много женщин, но ни одна из них не является моей матерью. И ни одна не остается надолго. Они приходят, уходят, и я не успеваю привыкнуть к ним. Каждую из них я называю «тетя» — так хочет отец. Они всюду, куда бы я ни пошел. Они в кухне, в аптеке, в гостиной и в постели, в которой спит отец. Они толстые и худые, темноволосые и белокурые, добрые и злые, шумные и тихие, одеты в белые халаты и фартуки, платья и рубашки — или совсем раздеты. Иногда они дико стонут, и, когда я говорю об этом отцу, он бьет меня.

«У тебя ведь дурные мысли?» — спрашивает отец. «Нет», — отвечаю я.

«У тебя дурные мысли, — говорит отец, — потому что ты шпионишь за мной. Зачем ты это делаешь? Тебе это доставляет радость?» «Нет, — говорю я, — это не доставляет мне никакой радости, это отвратительно».

«У тебя дурные мысли, — повторяет отец, — очень дурные мысли. Ты хоть понимаешь это?» Я понимаю это. «Стыдись!» — говорит отец. И я стыжусь.

«В своем родном городе я посещал с 1920 года местную начальную школу, а с 1924 года гимназию с целью получить аттестат зрелости, что мне и удалось в 1933 году. В 1925 году в результате несчастного случая я потерял отца и с этого времени жил под присмотром сестры моего отца, госпожи Констанци Ратсхельм, вдовы врача».

Учитель начальной школы Габлер сечет учеников, а когда не сечет, то гладит их. Моего друга Клауса он сечет часто и все же гладит его. Он запускает Клаусу, сидящему за партой перед ним, руку в волосы и дергает их, пока Клаус не закричит от боли. Тогда он смеется сдавленно и поспешно и притягивает голову Клауса к себе; он прикрывает глаза и одновременно жадно раскрывает рот, когда голова моего друга касается его бедра. И эти движения, это отталкивание и притягивание, притягивание и отталкивание, пульсируют в моем мозгу. Кровь приливает к моему лицу, и я сжимаю руки в кулаки. Затем я вскакиваю; у меня такое чувство, как будто бы меня что-то подбрасывает, я бросаюсь вперед, пробиваюсь к выходу… Но снова сажусь и стискиваю зубы.