Е. Бирман - Протоколы с претензией

Б. согласен с Я. “Ах, Баронессе бы хоть часть подобной смелости”, – думает он.

– Это не манифест феминизма, – утверждает Я., – это литература амазонок. Феминистки – лишенные вкуса варвары женского пола, состоящие из локтей и колючей проволоки, они разрушают культурную ткань жизни, ткавшуюся тысячелетиями.

– И кто же такая амазонка? – допытывается Баронесса, улыбаясь мужским толкованиям женских идеологий и не желая мешать мужчинам разбираться в них, но пока не получает ответа.

Признавая достоинства “Любовниц”, Кнессет Литературного Созыва соглашается с решением Нобелевского комитета о присуждении Елинек премии за “Пианистку”. Кнессет недолюбливает Нобелевский комитет, не в такой степени, как Организацию Объединенных Наций, но недолюбливает. Кнессет предпочел бы сам раздавать Нобелевские премии, если бы нашелся подходящий источник финансирования.

Многоумный и оттого сухой А. предлагает поверить алгеброй великое произведение госпожи Е. Он предлагает интегральный показатель плотности текста.

– Берем наугад любые три страницы из разных мест и подсчитываем в них следующие параметры... – говорит он.

– Подсчитывать будут в Китае, так дешевле, – вмешивается Баронесса.

Я. отказывается подсчитывать афоризмы и метафоры. Метафоры бывают тупые, а афоризмы плоские, говорит он. Считать нужно красивые повороты речи, неожиданные применения терминов, свежие идеи, пружины сюжета, интенсивность эмоций.

– А благие порывы? – спрашивает Баронесса.

– Благие порывы не имеют отношения к искусству. За благими порывами идите в синагогу, в церковь, хоть к самому черту, – отрезает Я.

– И все это отнести к количеству слов на этих трех страницах, – развивает А. математическую теорию плотности текста.

– А кто будет определять, что красивости – это красивости, а пружины – пружины? – Баронесса, как всегда, возвращает высокие умы к скучным подробностям жизни.

Конечно, такая задача по плечу только Кнессету Мудрейшего Созыва, отвечает Кнессет.

Китайский счет возвращается неоплаченным, Кнессету и без него ясно – показатели романа зашкаливают, стрелка пробила корпус прибора, светящиеся цифры сначала показали все девятки, а затем и вообще ушли в минус.

Я. вспоминает свой вчерашний сон. Сон начался с телефонного звонка.

“Реклама, опрос, пожертвования“, – морщится во сне Я. Но как часто бывает и наяву, необъяснимая обязательность перед телефоном берет свое, и он поднимает трубку.

– Будете говорить с Веной, – звучит голос в трубке.

– Что за чушь, давно нет никаких телефонисток, – удивляется Я., не осознавая во сне, что и никаких знакомых у него нет в Вене.

– Госпожа Е. у телефона, говорите, – опровергает очевидное голос телефонистки.

– Здравствуйте, господин Я., – говорит усталый, но твердый голос.

– Здравствуйте, госпожа Е., – отвечает А., то есть Я., покрываясь холодным потом.

“Попался. Доболтался. Это иск, иск за вторжение в частную жизнь прославленных литературных произведений. На миллион долларов или евро”, – в ужасе соображает Я., мучительно вспоминая курс доллара и евро. Он мысленно распродает все свое с Баронессой имущество (перегоревшую правую лампочку ближнего света в машине менять уже не стоит) и все равно остается должен несколько сот тысяч долларов. Так долларов или евро, никак не сообразит он во сне.

– У меня не очень хороший английский (значит, мы говорим на английском, соображает Я.), пожалуйста, говорите не быстро, – тянет время Я. – И, если можно, с еврейским акцентом, так мне будет понятнее, – он очень хочет понравиться ей.

На другом конце что-то всхлипнуло. “Закрыла трубку рукой”, – соображает Я.

– Я обожаю вашу стилистику, госпожа Е., – льстит он.

Телефонная трубка молчит.

– But violence, I'm not sure I like it. Frankly, I don't like it at all, -

вспоминает Я., что говорить он должен по-английски.

Снова молчание.

– А вот сцену у зеркала, там, где рука пианистки бритвой проходится по причинному месту, я бы немного изменил,– Я. явно теряет чувство меры и снова переходит не то на иврит, не то на русский. – Вместо бритвы я вложил бы в руки героини иголку с ниткой.

Молчание. Пауза.

– Я умею делать аккуратный узелок на самом кончике нитки, – он, кажется, намерен присутствовать при этой сцене.

Хватит ли на это либерализма Баронессы, сомневается Я. Пожалуй, не хватит. Баронесса терпима к чужим чудачествам, но только до тех пор, пока они не коснутся ее самой, решает он. В подтверждение Баронесса поворачивается к нему во сне, он получает легкий пинок коленом, неудобное объятие и просыпается.