Е. Бирман - Протоколы с претензией

– Я ведь не бросала подработки из-за этой дополнительной ссуды, которую я побоялась взять, – оправдывается она.

Я. называет эту сцену раскаянием декабристки. По дороге домой он обращает ее внимание на дерево альмоган, чьи ветви еще до появления листьев осыпаны огромными красными цветами. На солнце, которое здесь распоряжается облаками, а не наоборот, на аллею похожих на акации деревьев, укрытых фиолетовыми облаками мелких, но таких обильных цветков, что их хватает на цветные лужи у бордюрного камня, который питерские называют почему-то веселящим их словом “поребрик”. Все эти счастливые банальности действительно существуют, говорит он ей, когда идущая рядом с тобой женщина так хороша. А ведь еще и в сумочке у нее теперь – золотая кредитная карточка, с которой она еще привлекательнее. Привлекательностью лошади, идущей в модный бутик покупать себе новую сбрую, добавляет он. Она внимательно слушает и немного хмурится для порядка, когда он излагает ей и для нее ее же якобы новые планы. Не стоит замыкаться на одном месте работы, говорит он ей, не попробовать ли тебе заняться консультациями для разных фирм? Будешь фрилансер, вольный стрелок. Я же женщина, а не рыцарь, возражает Баронесса. Женщина, женщина, соглашается Я. Рентгеновский снимок ее души показывает Я., что быть только женщиной ей мало. Она загорается идеей и через некоторое время уже делится с ним конкретными планами, – с кем встретится, с кем переговорит. Она даже начинает напевать ивритскую песенку, вернее – песенку старую и русскую, это “смуглянка-молдаванка”, чью ивритскую версию она принесла вчера с работы. Кто из чьего ребра, думает Я., можно спорить, но “синдром Моисея” не обошел и ее. Что еще за “синдром Моисея”, спрашивает она. Свобода! – восклицает он. Родина и свобода, добавляет он уже совсем тихо, потому что такие глупости всегда нужно говорить тихо, чтобы не быть осмеянным.

Кнессет Сурового Созыва решает пересмотреть дело об убийстве Солдата, представляющем значительный общественный интерес.

– Убийца осужден первоначально за убийство Премьера, – докладывает Я. – Кнессет не намерен вмешиваться в решение суда. Повторное слушание дела назначено в связи с тем, что убитый был солдатом Армии Обороны Еврейского Государства. Факт убийства доказан предыдущим расследованием, новых данных об обстоятельствах убийства не имеется. Собственно Кнессету предлагается вынести свой вердикт.

Б. берет слово, он краток.

– Убийство Солдата Армии Обороны Еврейского Государства не предполагает никаких снисхождений, – говорит он. – Предлагаю приговорить Убийцу к смертной казни через повешение с использованием материальной части, применявшейся при предыдущих аналогичных экзекуциях.

Б. знает, что такая экзекуция производилась только однажды, над Эйхманом, множественное число он применил, чтобы ослабить эффект. Он уже хотел бы взять свои слова обратно. Кнессет Сурового Созыва хоть и суров, но слов о материальной части процедуры повешения предпочитает не замечать.

– Если других предложений нет, прошу голосовать, – говорит Я. Приговор утверждается большинством из трех голосов при воздержавшемся В., известном своей мягкотелостью, и проголосовавшей против Баронессы, не предложившей, впрочем, другого приговора.

После вынесенного решения члены Кнессета не пьют и не закусывают. Они сидят молча, они никогда до этого не выносили смертных приговоров, они избегают смотреть друг другу в глаза, в их душах рождается смущение, смущение рождает сомнения, а уже сомнения – рождают растерянность.

– Кто исполнит приговор? – спрашивает Баронесса.

– Нужны, как минимум, трое крепких мужчин, он будет вырываться, – замечает В., и у троих из присутствующих мужчин возникает ощущение, что над ними издеваются.

Они следят за руками Баронессы, оформляющей протокол. Баронесса, чисто из вредности, думает Я., делает вид, что не замечает их проблем. Но когда она хмурит брови и поджимает губы, члены Кнессета начинают догадываться о ее намерениях. Она выручит их, она поступит с этим протоколом, как Старшая Сестра поступает с резолюциями Организации Объединенных Наций, осуждающими Еврейское Государство, она их подошьет в папку.

Наконец, в затянувшейся тишине Я. берет слово.

– Черт с ним, пусть живет, страстотерпец за веру. Пусть размножается. Дети не любят жить в тени своих отцов. Случается, круто разворачивают оглобли. Помните этот грузинский фильм в начале Русской Свободы? Там сын выбрасывает из земли труп своего отца.