Е. Бирман - Протоколы с претензией

Что было бы, если бы не этот безумный мятеж против римлян, которому так многие противились, по словам Иосифа Флавия. Сколько можно было бы построить за две тысячи лет. Я. поражает изощренность политических споров двухтысячелетней давности, приводимых Флавием. Они были очень неглупы, эти люди, внешний облик которых не может, как ни силится, представить Я. и вместо них подставляет своих друзей и себя.

Он-то сам целиком на стороне Флавия. Нужно уметь останавливаться. Коллективное самоубийство осажденных римлянами иудеев – сомнительный результат. Сохранять построенное и строить еще, решает для себя Я.

Он задумывается о Флавии, Иосифе Матитьяху. Именно он первым подробно и с любовью рассказал тогдашнему Большому Миру об Иудее. Увлекаясь, рассказывает он ему об истории, вере и жизни иудеев. И, как будто поймав порою иронический взгляд римлянина или грека, гасит он на лице ностальгическую улыбку и добавляет: “Вы, конечно, вправе не верить этому, но так сказано в наших книгах”. Две тысячи лет назад он проложил словом понтонную дорогу из Иерусалима в Рим. Обратную дорогу словом прокладывал Герцль. На очередном заседании Кнессета Я. предложил для Еврейского Государства еще одно, новое, имя – Герцлия-Флавия. Но ведь Флавий был коллаборационист, возразил Б., а многие и просто считали его предателем. От Флавия остались две книги, ответил Я., из которых мы только и знаем подробности о тех, кто считал его предателем, а что осталось от них самих? Развалины Иерусалима и две тысячи лет, о результатах которых философ из Касриловки сказал, что нужно было очень постараться, чтобы довести народ Книги до такого состояния. И это он еще сказал до Катастрофы. Так чьим продолжателем является Герцль, – спросил Я., – Флавия или тех, кто видел в нем только изменника?

А в Иерусалиме их будто магнитным полем, как Веничку к Курскому вокзалу, вечно прибивает к Шхемским воротам Старого Города, где ткань Иерусалима расползается, как причинное место под бритвой пианистки. Никаких заборов здесь нет, и Я. несколько раз переходит с одной стороны площади на другую. Как преломляется луч света на границе воздуха и стекла, так меняется внутренний внутреннее состояние Я. при этих переходах. В сторону запада быстро падает количество Соседей на квадратную единицу площади, снижаясь до редких отдельных человеко-атомов или небольших семейных молекул. А на восточной стороне броуновскую суету Соседей маленькими ледоколами разрезают иногда патрули еврейских пограничников. Да еще водолаз Я., коллекционер эмоций, погружается в человеческое море. А если пойти дальше вдоль стены на восток, то там – старое еврейское кладбище, с которого первыми поднимутся мертвые в Конце Света на Страшный Суд, и Масличная Гора там. Иерусалим. Да разве песок и камни, на которых живут Соседи, – Иерусалим? Ради этих камней и песка пусть отнимется десница моя, если забуду об Иерусалиме? Где мы – там Иерусалим! – напыщенно провозглашает он. Тогда Иерусалим – в Нью-Йорке, возражает ему с насмешкой его внутренний Б. Нет, Иерусалим точно не в Нью-Йорке, он здесь. Я. тряхнул головой, но порядка от этого в ней больше не стало.

Святой Человек – результат многолетних биологических экспериментов Бар-Иланского университета, где порой любили по вечерам гулять Я. и Баронесса, где в “мрачном” ульпане они познакомились с А., Святой Человек из вольера, ближе всех стоявшего к телевизору, выстрелил в Солдата и не промахнулся. Солдат убит наповал. Профессора Бар-Иланского университета оправдываются на пресс-конференции.

“Выводимая нами порода святых людей обладает исключительно полезными качествами. Они безоговорочно преданы делу, трудолюбивы и способны носить оружие. Их отличает высокая энергетика духовной деятельности. Здесь-то и таится неизбежная опасность, – объясняют они. – Как маленький кусок термоизоляции, откалывающийся от тела космического парома, способен привести к гибели корабля, так высокое напряжение духовного горения пробилось в данном случае пистолетными выстрелами. Мы продолжим эксперименты, но обязуемся принять все необходимые меры безопасности”.

Я. и Баронесса знакомы с некоторыми из ассистентов этих профессоров. Милые люди, отзывчивые. Их практические выводы из религии предков отличны от позиции религиозных ортодоксов, труд и армия для них так же святы, как Тора и Суббота.

– Все бы ничего, – говорит Я. Баронессе, – но горячая увлеченность только одной идеей и, как следствие, пониженный интерес ко всему прочему привносят в их эксперименты некоторую однобокость.