Е. Бирман - Протоколы с претензией

Я., вспомнив студенческие годы, замолк. Тогда его внутренний мир был более цельным, отмечает он, – как легко смотреть людям в глаза, когда ты на стороне всеобщей любви и терпения. Зато сейчас он понимает и чувствует, отчего кто-нибудь при этом мрачнеет и уходит в себя. А что изменилось? Он всего-то ныне вместо братства любящих людей – за братство любящих народов. И из-за этой малости он теперь иногда мрачнеет и уходит в себя.

– Да, непростая тема, – сказал Б. и напомнил о том, как подорвался на национальной мине местный политик. Он и сидел-то за рулем машины, в которой, кроме него, как он думал, никого не было. Переключая еврейские радиостанции, угощавшие его восточной музыкой, он буркнул: “Кто кого оккупирует – мы Газу или Газа нас?” Неделю детонировало минное поле политкорректности. Если бы не ремни безопасности, ни за что не выбраться бы ему из своего автомобиля с одним только фингалом под глазом. А недавно одна русская девочка по телевизору тоже сказала что-то неаккуратное по поручению своей партии. Я уж думал, что после этого от нее даже ямочек на щеках не останется. Но она – молодец. Вернулась в телевизор и открыла такой шквальный огонь любви ко всему восточному, что когда перестала жать на курки и гашетки, из окопов противника так никто и не встал, осталось только подогнать бульдозеры и эти окопы засыпать.

– Я все-таки продолжаю считать, что взаимовлияние культур вещь плодотворная, – сказал Я.

К этому он добавил воспоминания уж совсем из своего детства о том, как удобряли поля содержимым коровников и конюшен.

– А это к чему? – спросил Б.

– А вот чему, – ответил Я., – на каких органических удобрениях вырос великий роман госпожи Е.?

– На собачьем дерьме, – ответила Баронесса, не способная ошибаться.

– В разбросанном по улицам собачьем дерьме в Еврейском Государстве нет недостатка, – сказал Я., – но вот культура международного уровня в нем хоть и всходит, но по мне – не так скоро, как хотелось бы.

Догадлива Баронесса! Она уже поднимает телефонную трубку. В туристическом агентстве заказываются шесть билетов в Вену. Мест в гостинице она не бронирует.

– Справимся за один день, – говорит она, сдвигая в притворной суровости брови, что означает ее готовность воспрепятствовать расточительности беззаботных членов Кнессета Зеленого дивана.

А Я., кажется, удалось скрыть, что помимо заботы о процветании еврейской культуры, его, как христианских паломников в Иерусалим, тянет на святые места в Вену, откуда прозвучало для него божественное слово госпожи Е.

Есть и у Б.побочные соображения – он хочет в спокойной на сей раз обстановке найти баланс в своих счетах с Европой.

Их нынешний приезд не отягчен грузом тайных миссий. В поезде, везущем их из аэропорта в Вену, они расслаблены. Европейский пейзаж кольнул их сердца ностальгией. Европа, к которой они накопили обид за последние годы, – их старый дом, и их обиды стынут в прохладном воздухе хмурого австрийского утра, не находя опоры в почти обнаженных еще силуэтах деревьев.

Пратер разочаровывает. Несмотря на солнечный воскресный день, нет ни компаний, жарящих шашлыки, нет групп, пьющих шнапс. Собак, видимо, уже два дня не кормили, чтобы они не гадили в парке. Посетители парка либо бегут на роликах, либо шагают с длинными палочками а ля Johnnie Walker, но у них, увы, ни в одном глазу.

– Не хватает только массового забега ветеранов Второй мировой на инвалидных колясках, – бурчит Б. с неодобрением.

Они прочесывают Пратер, вооружившись суковатыми палками, которыми они разгребают павшую листву и мертвые ветки. На их руках – резиновые перчатки, а В. тянет за собой здоровенную сумку на колесиках с открытым зевом. Очень редко, находя удобрения высокой культуры, которые сама госпожа Е. вульгарно именует собачьим дерьмом, они благоговейно поднимают их с австрийской земли и кладут в сумку В.

Я. вспоминает, что, по госпоже Е., суковатая палка это еще оружие охоты на розовых фламинго. Видимо, угрожая палкой невидимой птице, он смахнул с пояса свой сотовый телефон. Когда он обнаружил пропажу, в нем возникли противоречивые чувства – освобождения и огорчения. Последней мелькнула мысль о том, что уже завтра, дождавшись темноты, он сможет позвонить из Тель-Авива в Пратер. Глупо надеяться, что телефон поднимет учительница музыки, а с ее учеником ему и вовсе разговаривать не о чем, хотя они и коллеги по электричеству и даже по спорту. Но только не по водному. Я. хранит значок начинающего альпиниста, заработанный им на Кавказе в ущелье Джан-Туган, где горы – не картинка по телевизору, а воплощенная и материальная отповедь Иову.