Энн Ветемаа - Сребропряхи

Так это началось. Коллеги, конечно, посмеивались, когда он, солидный человек, отправился на выучку к монтажникам (сперва он продолжал работать заместителем директора студии по хозяйственной части); позже, когда его страсть к кино усилилась, на него уже стали косо посматривать.

Высокий пост Мадиса позволял ему бывать на студии когда вздумается. И в выходные дни. Старушка при входе встает и почтительно здоровается: как-никак хозяйственный руководитель, шишка немалая. Но почтение вахтеров вскоре стало убывать, они первыми поняли, что началось падение Мадиса. Вскоре его уже вообще не приветствовали. Наверное, в каком-то смысле это и было падением. Год спустя Мадис уже не восседал в желтом кресле, а был ассистентом режиссера в отделе хроники. Бесполезными оказались и уговоры друзей, и крики Фараона.

Нелегко в сорок лет осваивать новую профессию. Пальто обвисло на плечах, лацканы обтрепаны, подкладка рваная (Сальме демонстративно отказалась следить за его одеждой), почти каждый вечер шагал он через весь город в студию, словно какой-то престарелый хиппи. Растянувшиеся карманы оттопыривались от бутербродов, а за пазухой булькал кофе в термосе; Мадиса и вправду можно было принять за бездомного. Пока в студии горел свет, он сидел на скамейке в сквере возле старой церкви: не хотелось сталкиваться в подъезде с некоторыми людьми. Не из-за себя — из-за них, им было бы неловко. Покачиваясь на колченогой скамейке, он любовался вечерним Таллином и чувствовал себя чертовски здорово. Куда лучше, чем раньше, в желтом руководящем кресле. Вот он я, в потрепанной, измятой одежде, но по-другому я не могу и не хочу жить. Прохожие не обращали на него внимания, дамочки с ярко намазанными губами, с добрыми сердцами и с сомнительными, да что там с сомнительными — с весьма явными намерениями обсуждали возле него свои планы, не зарулить ли прямым ходом в «Асторию». Вообще-то сегодня самое лучшее дрейфануть в «Харью», но швейцар, вшивая свинья, не впустит. Иногда такие разговоры вели, сидя на той же скамейке, вели беспечно, бесстыдно, хрипловатыми голосами. А-а, этот старик — просто алкаш, не иначе, городская накипь, что вечером всплывает на поверхность, нечего на него смотреть!

Однажды рядом с ним села тощенькая девушка. Ждала кого-то. Сквозь белую шелковую блузку — стояла ранняя осень, и девушке наверняка было холодно — просвечивали худые лопатки. Ах ты, заблудший цыпленочек, подумал Мадис с не свойственной ему нежностью. На шее у девушки были маленькие прыщики, дешевая цепочка расцарапала шею до крови. Девушка то и дело утирала свой мокрый носик безжалостно скомканным платочком. И ждала. Мадис вынул из кармана термос и предложил девушке горячего кофе. Девушка буркнула какую-то грубость, что-то насчет возраста и сомнительных мужских достоинств Мадиса, но, поскольку Мадис продолжал улыбаться, она взяла в конце концов питье. Концы кроваво-красных ногтей девушки вросли в кожу, а удивительно тонкие запястья были в цыпках и грязные. Девушка жадно выпила горячий напиток и потом сказала, что у нее есть укромное местечко.

Мадис в оправдание указал рукой на киностудию и сказал, что он должен… идти на дежурство. Девушка предположила, что место вахтера в таком прекрасном доме должно быть экстра-класс. Тут подошел дюжий парень, выпучил на Мадиса бычьи глаза и потянул девушку за руку. Девушка радостно улыбнулась, крикнула Мадису «чао», и вечерний город поглотил их.

Мадис еще посидел на скамейке, размышляя о том, до чего же он докатился: отказался от успеха, друзей, хорошего заработка; с женой без малого в разводе, а ведь он уже немолод. Однако сердце Мадиса стучало, как у какого-нибудь юнца, который один как перст собирается отправиться в кругосветное плаванье на протекающей лодчонке и бросает последний взгляд на покидаемый порт. Жил на свете когда-то отчаянный парень по имени Ахто, который аж до американской земли добрался. Мадис тоже считал, что до чего-нибудь он обязательно доберется.

Когда в тот вечер он сел за монтажный стол и принялся просматривать кадры своего первого документального фильма (между прочим, о достижениях в возделывании картофеля — его словно специально подсунули Картулю), то вдруг с досадой осознал, что в глазах других смешон. И еще понял, что этот фильм будет серой-пресерой серятиной. Мадис долго разглядывал свое отражение в стеклянной двери: азартный игрок, наркоман, безумец несчастный. И все-таки он не чувствовал себя несчастным!