Казис Сая - Клеменс

Но сильнее всего болела душа за дочек у двух матерей – Чютулене и Даунорене. Обе, словно сговорившись, решили: надо сходить к бабе Одноглазке, отнести баранью ногу, петуха или гуся да попросить совета. В лепешку расшибутся, а выход найдут.

Алялюмас разыскал Должника и Дануте на крутом берегу. Невесел был и музыкант. Напрасно он не уехал с купцами! Нищий – тот краюху хлеба да шмот сала выпросит, «Дай бог вам счастья», – пробормочет – и считай, что расплатился. А тут таскайся со своим долгом, как с горбом, сызмала… Видать, таскать ему эту ношу не перетаскать, пока жив, – к тому же с годами она все тяжелее будет. Вот сидит рядом девушка, голову на плечо к нему склонила… А где ей приютиться, как замуж выйдет, ребенка дождется?

– Не стоит терзаться-сокрушаться раньше времени, – принялся утешать его Алялюмас. – Не по своей воле ты задолжал, и не тебе думать, как тот долг вернуть. Лучше поиграй людям, раз просят, глядишь, и на душе полегчает.

Поднялись все трое и отправились на лужайку, откуда все слышнее доносились людской гомон и веселье.

Подозвав на подмогу еще двоих музыкантов, Должник заиграл задорный танец. Староста, который уже с трудом владел ногами, а еще труднее языком ворочал, подхватил Дануте и принялся убеждать ее, что все тут было подстроено им заранее. Дескать, нарочно сказал, что быка будут менять на Должника, – знал, чем людей пронять, как выманить у них покрытые плесенью золотые. И все эти уловки – ради Даны. Сегодня люди Должника уважили, а завтра, глядишь, ему, Даунорасу, так низко, в пояс, поклонятся, что впору будет на их спинах танцевать.

Но Дануте оттолкнула старосту, сказав, что он хвастун и обманщик, а сама пустилась в пляс с другим парнем и так разошлась, что от лаптей дым пошел. Даунорас же с трудом доплелся до быка, ухватился для верности за рога и принялся изливать душу:

– Видал, что творится, Клеменс?.. Унизили меня, а сами веселятся. Да постой ты! Чего головой мотаешь, чего фыркаешь, дьявол?! А ведь я за тебя больше всех заплатил! Самую пригожую девку упустил! Вот мы тебя сейчас отвяжем… Им и покажи свой нрав!.. Пугни их как следует!..

Даунорас распутал цепь, и бык с ревом ворвался в круг танцующих. Клеменса привели в ярость и эти мелькающие пестрые подолы, и эта музыка, совсем не похожая на голоса животных или птиц, и вообще – какого черта их тут столько собралось?! Рогами их, рогами!..

Не будь рядом рощи, плачевно закончилось бы веселье. И стар и мал кинулись за деревья, вскарабкались на березы, повисли на елках и соснах. Даже старики, которым терпкое вино в ноги ударило, расселись, словно глухари, на ветвях, и затоковали:

– Эй, бабы, юбку ему на рога швырните! Слышь, юбку скорее!

Забросали бабы бугая поневами, да только он ведь не зайчишка и не наседка, юбкой его не остановишь. Разметал зверюга все вокруг, расшвырял, народ разогнал. У дерева же остались лишь хохочущий во все горло староста да баба Одноглазка, которая со страху напялила на голову глиняный горшок из-под кленового сока.

И странное дело: уставился бык налитыми кровью глазами на этот оплетенный берестой горшок, словно баран на новые ворота, смотрел-смотрел, а потом, наконец утихомирившись, стал подбирать с земли разбросанный повсюду хлеб.

– Замри, Одноглазка, и ни с места! – послышались возгласы с деревьев. – Он тебя испугался.

– Не учите ученого, испортите только! – гулко огрызнулась в горшке Одноглазка и затолкала за пазуху кусок колбасы – не пропадать же в этой суматохе добру.

Бык сожрал хлеб и величаво отправился осматривать окрестности Девятибедовки. А люди, исцарапанные, в изодранной одежде, а иные даже чуть подмокшие со страху, послезали с деревьев, повылазили из-за кустов. Посмеялись они над собой, однако продолжить веселье не посмели. Да и охота пропала. Женщины принялись нахваливать бабу Одноглазку, а мужчины стали вполголоса держать совет, как им бычину этого изловить да ублажить его, окаянного, чтобы не вздумал больше буянить и ненароком не забодал кого-нибудь насмерть.

Староста же оправдывался: дескать, хотел отвести быка на водопой, отвязал, а тот услышал звуки музыкальной пилы и так рассвирепел, что удержу ему не стало. Пусть-ка лучше Должник отложит свою железную музыку в сторону и для начала совьет скотине добрую веревку из конопли.

Договорились не спускать с Клеменса глаз, караулить, чтобы не забрел в чащу, чтобы волки не задрали или воры не украли. И боже упаси раздражать, дразнить его словом ли, делом ли, свистом ли, не говоря уже о музыке. А там видно будет…