Эльмира Нетесова - Я обязательно вернусь

— Ты всех их успел полюбить, потому что не сумел расстаться с ними даже на море. Привез и бережешь каждого. Может, сумеешь вернуться к ним. У меня тоже есть своя деревня и домишко. Его еще дед построил после войны. Все деревенские помогали. Тогда все люди любили друг друга. Мне о том много рассказывали бабка и мать. Я один из всей семьи уехал учиться и больше не жил в деревне. Иногда приезжал в отпуск ненадолго. Но уже не то. Я не бегал, задрав портки, босиком по лужам, не гонялся в пруду за головастиками, не пугал пиявками девчонок. Я уже был курсантом. Но, дорогой Прошка, я не стал счастливее своих братьев, ставших механизаторами, и сестер-доярок. Никто из них не рискует, как мы. А потому, поют им песни соловьи и дрозды. Мы их голосов не услышим за штормами. Ветрено и холодно у нас. Может от того зачастую душа душу не слышит и не жалеет. Все отношения меряются деньгами, должностями, положением. Как устаешь от этого. Вот я уеду в деревню и буду, как мой дед, заниматься пасекой, носить рубаху на выпуск, штаны на подвязках, купаться в реке, а не в ванной, париться в бане березовым веником и пить вместо кофе молоко, остуженное в колодце. Чем проще, тем дольше живут люди! Я это давно заметил. Мы не мудрее своих родителей. Они жили светло и бесхитростно. Имели в запасе немного, но не копили в ущерб семье. Во всем знали меру. Потому всегда их помним. Жаль, что далеко мы от них ушли. И уже не вернуться, — погрустнел человек, выглянул в иллюминатор и сказал:

— О-о! Уже совсем рассвело, скоро придут наши ребята. Сегодня отчалим. Смотри, кок уже на борту. Ну и ранняя канарейка! Он всегда просыпается с рассветом. После Афгана получил нервный стресс, какую-то болезнь, и спит не больше трех часов в сутки. Л глянешь, и не верится. Всегда улыбчивый, веселый. Я никогда не видел Жору злым. А человек полгода назад похоронил отца, а неделю назад сын в Чечне погиб. О том узнал от жены. Но на работе это не отразилось. Три дня побыл дома и вернулся. Нагнал нас уже в море, в районе лова. На попутном сейнере его привезли. Хотя на десять дней отпустили, — оглядел капитан Прохора и добавил:

— Знаешь, почему раньше вернулся? Свой он здесь, всем и каждому, как брат. Знал, как нужен на судно, нот и не выдержал. Вернулся. Мы его и на минуту не оставили. То он со мной в каюте был, потом старпом, радист и лоцман, там механик в свою каюту уволок. А уж рыбаки все свободное время вокруг Жорки толклись. Но однажды ночью, когда все спали, я вышел на палубу, а кок вцепился в поручни и плачет. Нужно было выплеснуть горе, а люди вокруг. Стыдно. Все ж мужчина. Взял его за плечи, привел к себе, помянули сына, поговорили по душам. К сожалению, терять дорогих и близких людей приходилось каждому. Это горе знакомо всем. Но его легче перенести, когда рядом не просто люди, а свои.

— А я лишь краем уха слышал, — признался Прохор, покраснев.

— Теперь уж легче. Да и замотались мы на путине. Никто не отдыхал. И у нашего кока ни одной свободной минуты не было. Наравне со всеми вкалывал. Вот только в шторм передышка была. Но и тогда на камбузе мужики Жоре помогали. Кто крабов, рыбу чистили. Он и забывался. Это как раз то, что было нужно. Поверь, тебя тоже никто не оставил бы.

— Прости, кэп!

— Ладно! На будущее помни, в горе от своих не бегут. А здесь каждому из нас сами стены помогают! Потому что они, как наше плечо, не предадут, не подставят и не бросят на полпути…

А через час, когда все рыбаки вернулись на судно и прошли проверку регистра, сейнер взял курс на Магадан.

Прохор был наслышан о тех местах, но сам ни разу не бывал ни на Колыме, ни в Магаданской губе. Собственного мнения не имел о тех местах. Рыбацкая судьба забрасывала его в Бристоль, ловил рыбу рядом с Японией, в северных холодных морях, ловил сайру у берегов Курильских островов. Видел цунами, попадал в моретрясение, видел смерчи, какие поднимались до неба. Казалось, что этого человека уже ничем невозможно удивить. Он выдержал штормы, тайфуны и ураганы. Промокал и промерзал насквозь. Немногие из рыбаков выдержали то, что перенес и испытал Прохор. Море его не баловало. Сколько людей списалось с судна и покинуло море. Но приходили новые рыбаки, и сейнер снова выходил в море, бросая ему свой вызов.

Случалось, штормы выбрасывали судно на берег вместе с командой. Бывало, что после такой посадки люди попадали в больницы с переломами и увечьями. Иные после того уже навсегда оставались на берегу, здоровье не позволяло вернуться в рыбаки, море будто выплюнув неугодных, навсегда приковывало мужиков к инвалидным коляскам и постелям, делая их слабыми и беспомощными. Оно словно смеялось над человечьей гордыней, именуемой смелостью. И даже несокрушимые с виду, громадные плавбазы, подхватывало на гребни волн в двенадцатибальный шторм, и, закрутив жалкой щепкой, валило на борт. И окатив сверху ураганной волной, топило шутя незыблемую махину. Сколько их теперь покоится на дне, не счесть. Море никогда не признавало над собой власти человека. Люди всегда были в нем игрушкой и никогда не являлись хозяевами. Никто, даже самые опытные и смелые капитаны, не бахвалились и не называли себя королями моря, зная, оно сумеет развенчать любого. Оно никогда не признавало над собой ни силы, ни власти, ни превосходства людей.