Владимир Якименко: Сочинение

— Проходи, проходи, Алёшенька, — неизвестно чему обрадовалась бабушка.

А надо бы захлопнуть дверь перед самым носом, прокричать сердито: «Спит Серёжа! Уже спит!» Но разве дождёшься от бабушки? Ведь Лёка всегда был её любимчиком. Из прежних друзей признавала она лишь Зубика и Лёку. Только эти, по мнению бабушки, «развитые, умненькие мальчики» безошибочно разбирались в политике и были достойны внимания.

И бабушку совсем не удивило, что Лёка возник в их квартире в столь поздний час после почти годового отсутствия. Бабушка даже не поинтересовалась, где Лёка пропадал всё это время, хотя сама каждый день изнуряла Серёжу расспросами. Ведь раньше Лёка буквально дневал и ночевал в их доме. С ними обедал, с ними ужинал. И говорил частенько, подперев кулачком подбородок: «Вот бы переселиться к вам жить навсегда…»

Впрочем, бабушка сейчас, во сласти своих невесёлых мыслей, ничего не помнила, ничего не видела.

— Ах, Алёшенька, — сказала она, встряхивая возле платяного шкафа шапку и куртку Голубчика, — сердце моё изболелось за Иран! Америка охватила кольцом, вот-вот задушит. Теперь ещё террористы стали работать — поджигают, бросают бомбы…

Бабушка, разволновавшись не на шутку, не замечала кривой усмешки на губах Голубчика. Откуда она могла знать, что перед ней стоит совсем не тот Лёка — прилежный, до странности тихий мальчик, знающий как свои пять пальцев географию и все международные новости? Хотя догадаться-то можно было и без особого труда. Даже внешне Лёка изменился: вытянулся и ссутулился ещё больше, над верхней губой у него кустились редкие рыжие усики, издали напоминавшие изрядно вытертую зубную щётку, в подпухших близоруких глазах — прежде ясных, влажновато светящихся — появилось что-то тёмное, глухое, тяжёлое. Совсем недавно, относя после уроков в учительскую журнал, Серёжа слышал, как кричал Лёкин отец Геннадий Захарович в лицо испуганной классной руководительнице — математичке Кларе Викторовне: «Ваша школа испортила мне сына! Хулиганский класс… Порочное влияние… Болтаются бог знает где! Это ведь не шутка, совсем не шутка — тройки по ведущим предметам у моего сына. Я буду звонить в роно!»

— Смотреть телевизор мне никак нельзя, — продолжала между тем бабушка. — Посмотрю — потом вся дрожу. Волнуюсь и переживаю до головной боли. Тяжёлое сейчас положение… Ой, тяжёлое! Как на вулкане сидим. Сегодня вот опять: идёт сессия НАТО, нажим на непокорных. Америка добивается размещения ракет в Европе, подогревает напряжённость…

Лёкино лицо вдруг сморщилось, рот разъехался во всю ширь, щёки надулись, тугие, свекольно-красные. «Кхы-кхы», — издал Лёка носовые приглушённые звуки. И, не выдержав, громко захохотал. У бабушки от удивления очки свалились с носа и повисли на одной дужке у правой щеки. А Лёка как ни в чём не бывало пошёл себе по коридору особой расхлябанной походочкой «по-флотски» — враскачку на негнущихся ногах, — руки по локоть занозив в карманы. Видом своим он, казалось, говорил: «Ах, вам не нравится, вы другого ожидали… А теперь изумляетесь, ужасаетесь… Ну, вот и получайте! Получайте!»

— Алёша, вы ужинали? — выглянула в коридор мама, придерживая на груди ворот нейлонового голубого халатика. — А то давайте я вас покормлю…

— Ужинали, ужинали, — вместо Лёки торопливо ответил Серёжа.

А про себя подумал зло: «Перебьётся. Ещё не хватало кормить такого».

Серёжа плотно закрыл за собой дверь и остался стоять у стены, выжидая. Он не хотел затягивать разговор. Присутствие Голубчика было ему неприятно. А Лёка, словно не замечая, подошёл к письменному столу, за которым Серёжа готовил уроки, как в своих собственных, стал рыться в Серёжиных книгах — подденет двумя пальцами, зевнёт, полистает небрежно…

У Серёжи всё напряглось внутри, натянулось — вот-вот оборвётся, — и руки стали влажными и холодными. А Голубчик тем временем стоял уже у проигрывателя и крутил в руках диск Джо Дассена в пёстрой канареечной обложке, который Серёжа с таким трудом выпросил у Макса на два дня, чтобы переписать на магнитофон.

— Вертушка, конечно, так себе… «Аккордишко», — процедил сквозь зубы с видом знатока.

Полетела на диван пластмассовая крышка от проигрывателя, завертелся шоколадный диск, зашептал из колонок вкрадчивый, изнывающий от грусти и любви голос певца. Лёка плюхнулся в кресло, задрал ногу на ногу так, что острая коленка почти упёрлась в подбородок, и, нацелив худую длинную руку в Серёжину сторону, щёлкнул звучно большим и средним пальцами, как выстрелил.