Владимир Якименко - Сочинение

Со смертью дедушки, казалось, ушла из-под ног твёрдая земля, сменилась песком — сыпучим, зыбким. Стоял на распутье, гнулся под ветром, и не хватало сил, чтобы двинуться вперёд.

Да и куда идти, на что решиться? Завтра истекает срок. Написать сочинение и снести перед занятиями на четвёртый этаж, как ключ от города на Поклонную гору, а потом настежь ворота, голову к земле, чтобы не видеть, не чувствовать плевков, унижения, насмешек… «Нет! Нет, ни за что!»

Слишком хорошо помнил Серёжа, как за школой на ящике сидел Витька Демьянов. А рядом на коленях изгибался, корчился, словно от желудочной боли, несчастный Лека:

— Ну зачем же, зачем, Витёк?

И некому помочь, некому заступиться. Таращили глаза, сбившись в кучу, будто испуганные овцы.

— Паша, подскажи!

Пашка-Упырь, бессменный телохранитель, поднял за шиворот, встряхнул, точно пустой мешок.

— Повторяй, падла: «Виктор Геннадьевич, я, твой раб недостойный, клянусь вечно служить…»

А следом в тот же день случилось и совсем страшное. Не знал, но догадывался по виду Лёкиному, обезумевшим глазам, да и Пашка рассказал со смехом, что в подъезде Витёк окрестил Голубчика, окатив его с ног до головы мочой.

Значит, не писать сочинение. Но тогда Демьян пойдёт приступом. Сила на его стороне. И уж в этом случае пощады не жди. Стаей слетятся к школе, выследят, загонят на пустырь…

«Да за что же вы его, ребята? Он же свой…» И, охнув, на выдохе — «в душу», чтобы с ног долой. А потом в кружок возьмут: завертятся безумной каруселью лица безглазые, плоские, как тени, руки мелькающие, ощеренные рты… «Дай же и мне! И мне дай, парни! С оттяжечкой!» И вот уже вместо слов только хрип и сап. Всё быстрее их диковинный танец…

И поплыли у Серёжи перед глазами, теряя чёткость очертаний, книжные полки, прилепленные к стене вдоль всего коридора, как пчелиные соты, зеркало, низкий шкафчик для обуви, потолок. Серёжа выронил шапку, схватился рукой за выступ стены, чтобы не упасть.

Задетый нечаянно, звякнул в тишине медный колокольчик, висящий перед зеркалом у входной двери. Серёжа стремительно обернулся. Рядом с ним стояла мама. Её заспанное, смазанное сном лицо приблизилось.

— Ты уходишь? Удачи тебе, сынок!

Серёжа увидел себя в зеркале: форменные брюки, выглаженные заботливой материнской рукой, светло-серое пальто ниже колен, приталенное, по последней моде (отец купил его на ярмарке в честь окончания восьмого класса), оранжевый длинный шарф, связанный мамой ко дню его рождения. И над этими, вещественными доказательствами их заботы, их веры — бесстыдно оголённое страхом, бледное до синевы лицо.

А во дворе фонари покачивались на ветру, освещая выпуклые бока сугробов. Давно уже исчезли под снегом цветочные клумбы, скамейки, кусты краснотала и шиповника, которыми был щедро усажен напоминающий подкову скверик. Сугробы вспухали, как подошедшее тесто, — казалось, ещё немного, и они потекут поверх низенького заборчика, снег завалит дорогу, тротуар, отрежет дом от внешнего мира.

Со скрипом распахивались, хлопали оглушительно двери подъездов. Рабочий и служащий люд рысил к остановкам автобусов, троллейбусов, трамваев и в сторону метро, пританцовывая, ёжась от мороза.

Добегут до остановок, влезут в переполненные автобусы, троллейбусы, трамваи, спустятся под землю, сядут в поезда метро и, сжатые до полуобморока в тесном, влажноватом и душном от дыхания десятков людей пространстве, разъедутся во все концы огромного города. Невдомёк им, спешащим, замороченным неотложными делами, обязанностями, собственными радостями и невзгодами, что где-то рядом, скрытая от глаз их, бурлит, клокочет другая жизнь. У неё свои законы, свои обычаи и нравы. Маленький мир школьных коридоров, узких улиц, тихих дворов, подъездов, подворотен, где мужают и взрослеют их дети.

Серёжа поднял воротник пальто и, повернувшись спиной к ветру, побрёл вдоль двора в противоположную от школы сторону. За деревьями в глубине сквера смутно вырисовывались засыпанный снегом детский грибок под конусообразной железной крышей, качели, хоккейная площадка. Скверик был непривычно тих и пуст. Он оживал только к вечеру. И тогда вспыхивали над хоккейной площадкой крест-накрест повешенные разноцветные лампочки, освещая исчерченный коньками бугристый лёд, и деревянные бортики вдоль сетки, и фигуры мальчишек в свитерах и куртках, мечущиеся по льду.

Но сейчас скверик выглядел заброшенным, безжизненно пустым, как и обувной магазин, занимающий первый этаж в фасаде их дома, и кинотеатр напротив с потухшей рекламой и мертвенно чёрным фойе.