Барщевскнй Михаил - Автор тот же

Вокруг что-то подсчитывали на клочках бумаги, нервно курили. Кто-то попросил у Лены выпить. Лена ответила: „Потом!“

Рулетка закрутилась, шарик застучал по пластмассовому корытцу с красными и черными ячейками и остановился в черной. Крупье пригреб стопки фишек с красного поля к себе. „Еще?“ — Более мерзкой улыбочки Вадим в жизни своей не видел. „Нет! — неожиданно ответила за него Лена. — Теперь я!“

Вадим, подавленный, растерянный, плохо понимающий, что происходит, тупо молчал.

Лена поставила 10 рублей на дюжину. Выиграла, Выпал опять черный цвет, но для Лениной ставки это значения не имело. Лена поставила 20 рублей на цифру 17 (день рождения Машки), 100 рублей на вторую дюжину, 100 рублей на второй столбик Шарик побежал, запрыгал. Первое, что все увидели, он опять остановился в черной ячейке. „Охх!!“ — прокаталось по комнате. Потом кто-то крикнул: „Семнадцать!“ — „Ахх!“ — будто эхо первого вздоха отразилось от стен и потолка.

Вадим потом никогда не мог вспомнить, что происходило дальше. Вплоть до того момента, как из забытья его вывел голос жены: „Пойди убери деньги и больше так не играй“. Вадим взял пачку купюр, пошел в кабинет, открыл ящик письменного стола. Тот самый, из которого полчаса назад достал пять тысяч рублей. Положил туда деньги. Пересчитали они их с Леной только назавтра. Оказалось 5300. Лена сообщила Вадиму, что „черное“ выпало 19 раз подряд.

Парня, выполнявшего в тот злополучный вечер роль крупье, больше не звали. В „Петербургский парадокс“ Вадим тоже больше не играл. А Лена по-прежнему ставила по 20 копеек на десять клеточек.

Когда купили „Жигули“, Лена напомнила:

— Надо позвонить маме, поблагодарить.

— Не ее, тебя, — отозвался Вадим.

— А я-то здесь при чем? — абсолютно искренне удивилась жена.

— Да так Ладно, проехали. — Вадиму не хотелось напоминать Лене о своем позоре.

Накануне очередного семинара у Смоленского Вадим сообщил Лене, что пойдет с ней.

— Зачем?

— Мне интересно!

— Что это вдруг? — Лена явно не пылала желанием брать мужа с собой.

— Захотелось еще раз побывать в вашем дурдоме!

— Знаешь, с таким настроем лучше посиди в своем! — Лена вспыхнула как спичка.

— Шучу! — Вадим занял миротворческую позицию. — Правда, что-то соскучился по умным людям.

— Не уверена в твоей искренности, дорогой. — Слово „дорогой“ прозвучало совсем неискренне.

Неожиданное появление Вадима в доме Смоленского никакого впечатления не произвело. Вадима это даже задело. Лучше бы уж, хоть он этого и боялся, иронически улыбались, чем так, как к пустоте…

В содержание разговора Вадим не вникал. Присматривался к участникам. Первый и, пожалуй, единственный вывод, к которому он пришел, — все девушки смотрели на Смоленского совершенно влюбленными глазами. Вроде как взгляды выражали внимание и интерес, но за ними легко прочитывалось обожание.

А Владимир Юрьевич тихим голосом, загадочно улыбаясь, что-то вещал. Его не перебивали. Кто-то записывал. „Ну, точно дацзыбао!“ — мелькнуло у Вадима.

Видимо, мысли Вадима каким-то образом отразились на его лице, что не ускользнуло от внимания Смоленского.

— Вадим, а как вы считаете, какой из двух факторов более важен для аудитории: правильно сформулированный вывод или яркая аргументация?

— Это зависит от аудитории. — Вадим поймал настороженный взгляд Лены.

— Поясните, — мягко попросил Смоленский.

— Если аудитория a priori признает в выступающем носителя знаний, причем абсолютных и неоспоримых, то — вывод. Аудитория будет внимать и записывать, боясь пропустить любое слово. Пример, — голос Вадима стал сухим и колючим, — когда говорили вы, многие присутствующие вели записи, конспектировали. Заговорил я — перестали. Значит, я для них еще tabula rasa, они не оценили того, что я говорю, а априорным авторитетом я не обладаю. Это не проблема аудитории, а проблема имиджа, авторитета говорящего.

— Согласен, — кивнул Смоленский, — очень интересный тезис, продолжайте, пожалуйста.

Лена счастливо улыбалась. Наиболее прилежные аспиранты опять схватились за ручки.

— Вот еще пример — как только вы одобрили мною сказанное, то есть осенили вашим авторитетом, ваши ученики записали мои слова. Не потому что они, а потому что вы с ними согласились.

Смоленский хитро улыбнулся:

— Вы ревнуете?

— Нет. Просто у этой медали есть другая сторона. — Вадим замялся.

— Говорите, здесь принято говорить все, — продолжая улыбаться, подначивал Смоленский.