Михаил Барщевский - Из жизни Вадима Осипова

Подошли к стадии дополнений. Это когда уже всех допросили, материалы дела суд изучил и необходимые страницы огласил, короче — все сделано. От прения сторон участников отделяет формальная стадия, когда судья спрашивает — имеются ли дополнения. И вот здесь…

— Да, если позволите, — едва слышно подал голос Осипов.

Белолобов посмотрел на него с любопытством и симпатией. А что? Почему было не симпатизировать стажеру, который в течение процесса вел себя спокойно, вопросов не задавал, ходатайствами суд не мучил, то есть никак не мешал социалистическому правосудию восстановить справедливость и наказать в очередной раз матерого рецидивиста за очередное преступление, отправив в зону для очередного перевоспитания.

— Слушаю вас, товарищ адвокат. Только говорите, пожалуйста, немного громче.

— Спасибо, товарищ председательствующий, — несколько повысил голос Осипов. — Разрешите задать вопрос подсудимому.

— Задавайте, — по-отечески дозволил судья.

— Дзинтарас, объясните суду, как же все-таки вы совершили кражу?

Ирина Львовна аж руками всплеснула. И ее можно было понять. Ничего нет хуже, чем когда на суде адвокат работает прокурором. Заставить подзащитного, да еще в конце процесса, напомнить суду, что он совершил преступление, повторить, как он это сделал, значило гарантированно вызвать у судей дополнительное раздражение и тем самым сильно помочь обвинению.

«Надо будет Вадику объяснить, что так делать ни в коем случае нельзя!» — подумала Ирина Львовна и приготовилась к худшему.

Белолобов, услышав вопрос адвоката, хмыкнул и опять закрыл глаза.

— Ну, я, эта, из зоны вышел, — начал свой рассказ Раймонд, — поехал по месту предписания. Значит, холодно было. Ноги-то у меня больные, мне простужаться нельзя, И так ревматизма мучает. Зашел я, эта, в «Детский мир». Увидел, штаны тренировочные продают. Подумал — поди, кальсоны получатся. А они дорогие. Шестнадцать рублей с чем-то. Посчитал деньги, что мне выдали на дорогу, Понял, что не хватает. Взял штаны и ушел, значит. Вышел на улицу, обернулся и, эта, увидел такую вроде надпись на здании: «Все лучшее — детям».

Ну, значит, говорю себе: «Сволочь ты, Дзинтарас, стал — у детей воровать начал». Стыдно мне, эта, стало. Вернулся, подошел к прилавку и хотел штаны на место положить. Тут меня и замели. Дзинтарас замолчал.

В помещении повисла абсолютная тишина. Скука улетучилась. А может, растворилась в потоках удивления, гнева, шока, растерянности, которые, исходя от разных людей, сидевших в зале, завертелись в странном вихре, не перемешиваясь, а налетая друг на друга и разбиваясь в пыль.

Выражение лиц, что Белолобова, что прокурора, что Ирины Львовны, менялось ежесекундно.

Дзинтарас же, спокойно сев на место, привычно смотрел себе под ноги. Одна из заседательииц продолжала вязать носок, но, поняв, а вернее, почувствовав: что-то случилось, спицами стала двигать заметно медленнее, а глаза и вовсе оторвала от вязания и с заискивающим непониманием уставилась на Белолобова. Вадим, ни на кого не глядя, делал вид, будто что-то записывает. Ирина Львовна начала тереть нос, пытаясь вникнуть в происходящее.

Вдруг Белолобов заорал:

— Это ваш стажер, адвокат Коган? Вы его научили?!

Ирина Львовна вскочила, ее глаза были полны в равной степени ужасом и недоумением.

— Нет, Иван Иванович, честное слово, не я! А чему научила?

— Я вам не Иван Иванович, а товарищ председательствующий! Вы и ваш стажер, оба — ко мне в кабинет! А вы здесь побудьте, — бросил судья заседателям.

Через несколько минут в кабинете судьи собрались, помимо Белолобова, Осипов, Ирина Львовна и прокурор. Белолобов долго обводил тяжелым взглядом стоявших перед ним юристов и потом мрачно произнес:

— Ну и что делать будем?

— Передопрашивать свидетелей бессмысленно, — отозвалась девушка-прокурор, посчитав, что вопрос адресован ей.

— Спасибо, просветила! — процедил Белолобов. И вызверился на Осипова: — Ты что, твою мать, щенок, вытворяешь? Извините, адвокат Коган, за обращение «щенок» к вашему стажеру! Ты что мне здесь ярмонку устроил? С кем шутишь?! Хочешь на ковре в райкоме поплясать? Я сейчас Феликсу позвоню, и не быть тебе адвокатом!..

— Иван Иванович! Вы извините, но я правда ни при чем. Я разве сообразил бы, что получается добровольный отказ от совершения преступления. — В этот момент Ирина Львовна, поняв, что случилось, посмотрела на Вадима таким взглядом, за который можно было многое отдать. Сказать, что взгляд был восторженным, — ничего не сказать!