Томас Гунциг - Что-то было в темноте, но никто не видел

Что вы хотите, каждый развлекается как может.

Вот, стало быть, нас тут бригада из десяти человек, и мы работаем день и ночь — роем самую глубокую скважину на земле.

Зачем? На это здесь у каждого свой ответ. Дайкири, мой кореш, говорит, мол, Парламент интересуется, может ли земля кончать или она — фригидная баба, за которую и воевать-то смысла нет. А один парень из ночной смены считает, что там, у нас под ногами, какие-то офигенно ценные залежи, которые хорошо бы прибрать к рукам. Я не знаю, но верю скорее байкам Дайкири про оргазм. Если так оно и есть, то-то я посмеюсь над нашими шишками, импотенты, значит, они все, мы же, видит Бог, нынче так глубоко, что любая порода кончила бы, даже пустая.

Ребята, которые подрядились на эту бодягу, — собачья работа, между нами! — все, как один, лохи и, если говорить о породе, больше всего похожи на сырую чавкающую глину, которую месишь ногами на стройках.

Тот парень, что верит, будто мы вот-вот наткнемся на ценные залежи, — натуральная скотина, сюда его отправили после того, как он чуть не задушил жену. Мы прозвали его святым Николаем за говнистый характер и частенько подшучиваем над его висячим концом, с которого вечно капает.

Дайкири — тот нарик законченный, беседует с ангелами и делает все, чтобы из-под кайфа не выходить. Колется, нюхает и жрет что придется, хоть оно растет, хоть течет, хоть живое, хоть мертвое — все, от кислоты до нафталина. Всеядный парень, что угодно переварит и считать умеет аж до пятнадцати.

Только не думайте, что я лучше других только потому, что про них рассказываю.

Я и сам такой же торчок, и сырая глина, и все прочее, в общем, неудачник от пяток до макушки.

Вот только большинство здесь родились неудачниками, а я родился в лучшем виде, неудачником потом стал, судьба-злодейка как начала меня мотать через несколько лет после рождения, так и не отпустила, пока я не сделался гриб грибом. И добро бы мухомором, добро бы грибом, от которого предпочитают держаться подальше, так нет же, я — навозный гриб. Я скорее сморчок, чем бледная поганка, а то и вовсе вешенка, а не вонючий сатанинский гриб. Мелкая зараза, плесень, да и только.

Младенчество и детство у меня были счастливые, с любимыми друзьями, собачками-кошечками и папой-мамой. То была светлая пора гармонии между моими мозговыми клеточками и остальным миром. Я был счастлив в маленьком тельце с его влагой и складочками — о таком говорят: масленое, — счастлив, ползая на четвереньках — лучшая поза для равновесия и радости жизни.

Ничто не омрачает этот мой образ личинки с ее простыми нуждами — ням-ням — пи-пи — ка-ка, — и несравненным счастьем сознавать себя в жизни, в этом мире и в любви. Сознавать и верить, что мне суждены самые прекрасные открытия — от одуванчика в траве до облака в небе, от золотистого жука до игривого котенка.

Увы, очень скоро моя детская жизнь разлетелась вдребезги в муках роста.

Если бы знать заранее, я бы, возможно, что-нибудь придумал. Но я хотел вырасти. И чем больше я рос, тем больше презирал атрибуты младенчества, а жука с котенком и вовсе ненавидел, предпочитая им призраки моей будущей жизни.

Аксиома: если ребенок чересчур привязан к домашним любимцам, юноша станет искать белых и пушистых крольчих.

Но таких не существует в природе. Создатель сотворил их дикими и хищными, свирепеющими в первое же утро первой любовной поры.

И это первое утро стало для меня зарей кровопролитной войны с предательством, шпионажем, осадой, гладом и мором.

С тех пор ни с одной девчонкой у меня так и не получилось ничего путного. Белая и пушистая крольчиха с ходу меняла масть, и вместо нее являлась вся, какая есть, фауна с кровожадными инстинктами. Я едва уцелел, встретившись с изрядным количеством львиц, парой-тройкой гадюк и кое-какими насекомыми, от жал которых требовалось противоядие. Ну а моя долгая история с Миникайф — это вилы, воткнутые мне в макушку.

Я, со своей стороны, пестовал в себе тайные пороки. Понимал, что они обеспечивали мне какое-никакое место по ту сторону решетки. То есть, скажем так, всегда был одной ногой в клетке, другой снаружи, чтобы не оказаться захлопнутым один на один с хищником.

Прикиньте: львица, гадюка, шершень.

И я покупал грязные журналы, ходил в кино на порнуху и сам для себя сочинял истории:

«Это история про одного парня, который бродил по улицам и однажды встретил крольчиху, белую-пребелую, пушистую-препушистую, и не ломаку, и вот они вместе идут к крольчихе домой, она заваривает чай, ставит на стол печенье, а парню невмоготу видеть, как эта зверушка снует перед ним, и он говорит ей: «Крольчиха, ну давай же, будь лапочкой». Белая и пушистая крольчиха не против. И вот уже наш парень шевелит булками в крольчихиной постели».