Леонид Зорин: Обида

— С чего же ты взял, что он твой земляк? Россия — большая территория.

Еще не поздно было сказать, что захотелось ее подразнить, но эта игра уже затянула. Им овладел хорошо знакомый, рисковый репортерский азарт.

— Встретились однажды в Москве. Он-то об этом и не догадывается.

Она повела крутым плечом:

— А если и так? Что из того? Не все москвичи — твои земляки. Твои земляки — совсем другие. Такие же выворотни, как ты.

И видя, что он вопросительно смотрит, она терпеливо объяснила:

— Что — никогда не видел в лесу дерева, вырванного из почвы? Вот это дерево и есть выворотень.

«Это она опять — про свое, про эту проклятую межу. Всюду она, никуда не деться. С чего ни начнем, а к ней вернемся».

И с подступившей тоской подумал:

«Только женщина на это способна. После такой сумасшедшей близости, после такой запредельной слитности мгновенно перед тобой — чужая».

— Ну, разболтались, — сказала Ксана. — Ты по ночам статейки пишешь? Привычка такая?

— Нет, я жаворонок, — откликнулся Греков. — Ночью не пишется.

Она кивнула.

— Это — естественно. Ночью — ты по другому делу.

И рассмеялась. Он вслед за ней. Вспомнилась детская игра: «Холодно. Холодно. Теплее». Он вновь к ней придвинулся, и Ксана ответно потянулась, прижалась. Он понял: больше она не злится, и испугался собственной радости.

«Что же нас ждет? Что со мной будет? Отгадки нет и не может быть. Вдруг чудом пересеклись наши жизни, сплелись, как наши руки и ноги, и вот их разделить невозможно».

Он снова приник к ее груди, прикрыл глаза, точно прячась от мыслей, но вскоре почувствовал: посветлело. Он поднял веки. А так и есть — казалось, что кто-то поджег это небо.

— Ксана, ты видишь?

Она помедлила, потом проронила:

— Не слепая.

Прошлепала босиком к окну. Остановилась, глядя на сполохи.

Он спрыгнул с кровати и встал с ней рядом.

— Что это? Далеко отсюда?

— Где ж далеко? В кварталах пяти.

— А что это может гореть, как думаешь?

Она искоса на него взглянула.

— Думаю, это не жилье.

— А что же тогда?

Она усмехнулась.

— Кто его знает? В этом городе возможны разные варианты.

Ему послышалась в Ксанином голосе какая-то странная интонация, но он не сумел ее определить.

Она шепнула:

— Передохнул?

И плотно прильнула к его плечу.

Они стояли у подоконника, нагие, прижавшиеся друг к другу. Лишь в нескольких кварталах от них в чаду догорал обреченный дом, все яростнее пылало небо, и пламя освещало их лица.

Когда он направлялся к киоску, вдруг усмехнулся и подумал: «Быт начинается с традиций. Выразимся попроще — с привычек». Стало быть, у него возникает подобие быта в городе О. Ежедневный ритуал у киоска. И тут же вспомнил, что день — воскресный, киоск, разумеется, закрыт.

Однако киоскер был на месте. Он перелистывал журнал с красавицей на цветной обложке. Женечка Греков поздоровался.

— Я-то решил, что вы отдыхаете совместно с остальным населением.

Светлые слюдяные глаза выразили готовность к подвигу.

— Ну что вы… частное предприятие всегда на посту, не знает отдыха. Как в цирке — сегодня и ежедневно. Не то что пресса. Есть только вчерашние. Возьмете журнальчик «Мари-Клер»?

— Возьму «Мари-Клер». Поддержим коммерцию.

— А новость я вам даром скажу, — пропел заливистый тенорок. — У евреев синагога сгорела.

Он разъяснил, что дом был ветхий, дышал на ладан — и рассмеялся. Сопряжение синагоги с ладаном, видимо, показалось забавным.

Мужчина, который стоял за Грековым, негромко уточнил:

— Там сгорело правое крыло. И терраса. Дайте мне гелиевую ручку.

Греков сказал:

— У вас не соскучишься.

На сей раз память его сработала. Он уже узнал покупателя. Тот самый помятый мужичок с полуседыми куделечками, который попался ему на вокзале в утро прибытия в город О.

Не сговариваясь, они отошли в сторонку.

— Евгений Александрович, здравствуйте, — кивнул мужичок. — Я — майор Сукнов. Обычно говорят: «Лучше поздно…». На этот раз я так не скажу. Поздно может быть только хуже.

— Рад познакомиться, — сказал Греков.

— Викентий Максимович посулил, что вы дадите знать о себе.

— Все верно. В случае необходимости.

— Такая необходимость есть, — мрачно проговорил Сукнов. — Во всяком случае, у меня. Когда возвращаетесь?

— В скором будущем.

— Я не могу вам приказать, но убедительно советую и настоятельно прошу — уехать сегодня же. Не задерживаясь.

«Не обсуждается», — вспомнил Женечка простуженный бас, хотя голос Сукнова был совершенно другого регистра.