Петер Ярош - Тысячелетняя пчела

— Где же ты собираешься работать, брагец? — спросил его Само.

— Еще не знаю! Но дома не останусь!

— Таких грамотеев, как ты, небось всюду с руками оторвут, — сказал Само. — Это вот рабочих — пруд пруди.

— Уж работа найдется! — крутилась вокруг Валента мать.

— Гадерпан о тебе несколько раз справлялся, — пробурчал отец.

— И эта его форсунья намедни меня остановила, — отозвалась невестка Мария. — Не знаю ли, мол, когда объявишься.

— Ну и Ганка, само собой! — простонала мать. — Та от нетерпения просто разум теряет.

Валент ерзал на стуле, растерянно кашлял в ладонь; поглядел на пустые рюмки, налил. Опять чокнулись. Бодро и в охотку выпили.

— В Праге как? — спросил отец.

— Жизнь бьет ключом, отец! Чуть ли не через край!

— Уж не революция ли грядет?

— Это, пожалуй, нет, слава богу, но жизнь там бурлит.

— А если и будет? — вступил Само. — Не первая, чай! И в самую точку.

— Революция? — переспросил Валент и взглянул на брата — тот кивнул. — Не больно ли ты высоко забираешь?

— Если ей быть — ни мне, ни тебе ее не остановить.

— Не будет! — сказал решительно Валент и снова налил. — Тьфу ты, совсем забыл, — спохватился он и слегка ударил себя по лбу. — Ведь у меня еще кое-что есть!

Подошел к чемоданчику, порылся в нем и вытащил большую карту.

— Австралия! — Он протянул карту отцу. — Совсем новая!

— Валент, сынок мой, ну угодил! — воскликнул отец, нетерпеливо схватил карту и с сияющей физиономией уткнулся в нее. — Пойду просмотрю, — и он удалился в свою комнатушку.

Тут раздался легкий стук, и двери медленно отворились. На пороге стоял батрак Гадерпана. Поклонившись, учтиво поздоровался.

— Пан Гадерпан приказали мне позвать паныча на ужин, — выпалил батрак на одном дыхании.

Все посмотрели на Валента.

— Скажи, приду, — ответил Валент после минутного колебания.

Батрак откланялся и исчез так же неожиданно, как и появился.

— Зачем же я варю кисель [79] Кислая овощная похлебка. ? — беспомощно всплеснула руками мать.

— Да я с удовольствием его отведаю! — засмеялся Валент. — Хоть сейчас!

Женщины принялись расставлять на столе тарелки.

Валент ел со смаком и расхваливал хлебово до небес. Но как только поел, нетерпеливо поглядел на часы и навострил лыжи. Не прошло и десяти минут после его ухода, как прибежала разгоряченная Ганка. Уж собиралась возликовать, закричать от радости, но, оглядевшись, оторопело застыла.

— Не приехал? — спросила она разочарованно.

Минуту ей никто не отвечал, потом Само сжалился:

— Ужинает у Гадерпана, да вряд ли долго задержится.

Ганка Коларова лишь рассмеялась и тут же исчезла… Само не успел и рюмочки ей поднести. Он смешался, растерянно обвел всех взглядом и, наконец, выпил сам.

Гермина дожидалась Валента в саду перед домом. Заметив, как нерешительно он приближается, побежала навстречу и чуть не бросилась ему на грудь. Сдержалась, однако, и, улыбаясь, остановилась в нескольких шагах. Валент глядел на нее изумленно, долго и молча. То была зрелая женщина. Пожалуй, даже перезрелая. Только сейчас он торопливо с ней поздоровался. Когда же она смело взяла его за руку и потянула к дому, он беспокойно и сконфуженно огляделся. Такие интимности на людях были ему неприятны. Уж лучше было подчиниться и быстро войти в дом. Оживившаяся Гермина повела его в свою комнату, забитую свежими масляными холстами. На большом мольберте стоял неоконченный пейзаж. И всюду валялись кисти и краски. Валент вновь изумился.

— Видишь, пишу! — сказала Гермина. — И говорят, у меня талант!

— Да! — кивнул он утвердительно и присмотрелся к холстам. — В самом деле, неплохо.

Гермина счастливо рассмеялась.

— Помнишь, — отвлекла она Валента, — здесь ты меня учил объясняться в любви по-немецки, а вон там мы первый раз поцеловались, — указала она куда-то в угол.

— Правда? — удивился он снова.

— Правда! — кивнула она и преданно посмотрела на Валента. — Впрочем, мы вот встретились, а даже не поцеловались!

Валент поглядел на женщину, но не двинулся с места. Гермина сама подошла к нему вплотную, встала на цыпочки, обняла за шею и жарко поцеловала в губы. Он зашатался, когда она так напористо налегла на него, и, чтоб не упасть, ухватился за нее. Возможно, она приняла это за объятие, так как сразу же пылко прильнула к нему и, положив голову на грудь, ни с того ни с сего разрыдалась. Он в оторопи стоял над рыдающей Герминой, не в состоянии ни коснуться ее снова, ни приласкать. Он был холоден, нем, недвижим. Гермина вскоре взяла себя в руки, отошла от него и, отвернувшись, утерла слезы тонким платком.