Джулиан Брэнстон - Вечные поиски

Много времени ему не потребовалось. Онгора спустил с цепи собственные раны. Пусть эти несколько абзацев пролежат, подумал он, до утреннего света. Он вернулся в постель к обжигающему жару грудей своей любовницы и, разморенный ее вздохами и неотразимостью своих коварных замыслов, погрузился в сон, грезя о лавровых венках и всеобщем восторженном признании.

Утро для Роблса выдалось нелегкое. Его подручный уже принес ему для напечатания кипу рукописей, которые были серыми даже больше обычного. Пролистывая их, он не находил ничего, кроме пошлостей и нелепостей. И тут он спросил себя, не зависит ли его репутация печатника от своеобразного ассортимента выпущенных им диатриб, точно так же, как его репутация мужчины, а вернее, отсутствие ее, опирается на пожилой возраст в сочетании с красивой женой. Эти памфлеты задумывались как серьезные труды, а затем не достигали цели, думал он, и точно так же я женился, но мне еще предстоит завоевать любовь моей жены. Искренность цели или желания не приводит к задуманному.

– Диего, – прозвучал нежный голос его жены. Вид у нее был испуганный. И мгновенно она оказалась в его объятиях, цепляясь за него, будто ребенок.

– Что случилось? – спросил он, чувствуя, как она дрожит. – Я встал рано. Предстоит много работы.

– Это был кошмар, – сказала она, обнимая его еще крепче.

– Так, может быть, тебе стоит записать его и напечатать? Во всяком случае, он будет лучше большинства этих глупых небылиц, – сказал он, кивая на рукописи, завалившие его стол.

– Жестокий мужчина, – сказала она ему в плечо, – который хотел исколоть меня шпагой.

– И тут ты проснулась, – сказал Роблс, реалист во всем, – и нашла перо в матрасе стержнем вверх, и подумала, что пора завтракать, и спустилась вниз, и попала в объятия своего любящего мужа.

Она отодвинулась и посмотрела на него очень серьезно. Богиня, подумал он.

– Вот так? – спросила она.

– Одна из странных тайн, – сказал он. – Человек видит сон, что он в буран заблудился в горах, а потом просыпается и обнаруживает, что окно открыто, и в комнату хлещет дождь.

Теперь она глядела на него с тем, что казалось ему ее обычной детскостью. Но в ее внимании – ее сияющих глазах, чуть полуоткрытых губах – было что-то, чего он прежде не замечал. Он сел на край стола, и их лица теперь оказались на одном уровне.

– Ты помнишь, как тебе приснилась твоя мать? Что она собиралась поехать отдохнуть. На ней была дорожная одежда, и она благословила тебя и велела присматривать за домом. Она была очень счастлива. Ты помнишь? – Она медленно кивнула. – А через неделю она умерла. – На глаза у нее навернулись слезы. – Ну-ну, – сказал он, – по же удивительная история, а не печальная.

– На ней была ее дорожная мантилья, – сказала она. – И такие прекрасные перчатки.

Роблс ничего не сказал, потому что ему как раз открылась великая тайна. Он понял теперь, как вызвать ее преданность. Любовь для нее была чем-то простым, лишенным сложностей. Она от всего сердца подарит ее, если только он найдет время потакать ее снам, выслушивать ее страхи и рассказывать занимательные истории. Что может быть легче? И почему, едко подумал он, ни единый из них эрудированных и эзотерических памфлетов не сумел объяснить мне, что это тайна и даже у Бога нет власти разгадать ее. Хотя, если на то пошло, подумал он, совсем другой вопрос, почему его собственный мозг не разгадал ее. Лучше отложить до задушевной беседы между ним и бутылкой вина.

В этот момент колокольчик на двери печатни забрякал. Роблс и его жена находились в задней комнате. Достигнув такого уровня близости с ней, Роблс не хотел его утратить. Он торопился внушить ей, что для него это наиболее важный момент на всем протяжении их брака. И он страшился вторжения заказчика в эту их интимнейшую минуту. Из мастерской донеслись новые звуки. Он сделал жене знак молчать, а затем сказал вполголоса:

– Я должен пойти туда. Но вскоре, если ты не прочь, мы могли бы позавтракать вместе.

Она кивнула:

– Я всегда ставлю прибор для тебя. Но ты ведь никогда не приходишь. Ты всегда занят. – Все это она сказала без тени упрека.

Роблс даже рот раскрыл, что для него было противоестественным, однако тут же справился с собой. Он так много узнал в это утро. Он смотрел, как она уходила, а затем направился в мастерскую.

Там, красиво растрепанный, стоял Онгора. Проснувшись после приступа сочинения инвектив и обнаружив на себе пятна, оставленные Микаэлой, он поспешно оделся, оставив рубашку расстегнутой, а волосы непричесанными. Ему требовался глянец зверя.