Борис Щербаков - В/ч №44708 - Миссия Йемен

С той поры сменилось много эпох, технологический прогресс меняет нашу жизнь со скоростью закона Мура, мы избалованы функционалом, нас не купишь на «бренд«…Все так, но тот зеленый огонек на фронтальной панели моей первой «системы», по-прежнему, почему-то согревает мне душу.

«Как молоды мы были. Как искренне любили… Как верили судьбе…» — звучало из соседнего со штабом жилого дома, где жили наши «секретчики», начфин, секретарша и еще несколько человек.

Мой наряд подходил к той самой ночной фазе, когда настроение становится философским, шелест огромного перечного дерева во дворе напоминает о вечном и все глубже, бездоннее становится черное небо, мерцающее крупными южными звездами. Надрывный тенор Александра Градского напоминал о бренности всего сущего, ну да, ведь «как молоды мы были». И, что самое смешное, нам уже тогда казалось, что мы абсолютно взрослые, почти состоявшиеся люди и песня эта к нам имеет самое прямое отношение!!! На кухне разговоры велись не о будущем, не о планах на жизнь в Союзе, а все больше о предыдущих командировках — у кого они были — да о прошлой «гражданской» жизни.

Никто из четырех товарищей по этажу тогда еще не был женат, даже планов таких не было, да и вообще по незамужней женской части в совзагранколлективе тогда был чуть ли не полный вакуум. Зато хоть это не отвлекало нас от усердного выполнения «интернационального долга»! (Правда, буквально через год Толик — таки женился на единственной незамужней девушке, секретарше Нелли, и живет с ней счастливо вот уже сколько лет, но так это было потом!)

А в той, прошлой жизни Абдуррабба-Игорь Карнач, по-моему, успел побывать в Сирии, но рассказывал об этом мало и вообще был несловоохотлив, замкнут. Чего нельзя было сказать о шумном, беспорядочном Митриче. Тот начал свою переводческую карьеру в Южном Йемене, сыпал именами военачальников и партийных руководителей, рассказывал про то, как чуть в плен к «северянам» не попал, как плавал на Сокотру, и про прочие приключения. Чему верить, чему нет до сих пор у меня большие сомнения, но аденский опыт жизни в спартанских условиях переводческой общаги, безусловно, Митрича выделял среди нас, смотрелся он настоящим «дедом».

Митрич же был наиболее «собаколюбив»: он прикормил у нашего очага дворняжку, откликавшуюся на кличку «Малыш». Малыш сопровождал нас во время дороги из Хабуры в Жилдом, незлобиво лаял на подходящих к дому арабов, гонял чужих псов, что было полезно, и вообще был дружелюбным псом. Потом его кто-то из «доброжелателей» отравил крысиным ядом и он сдох. И хотя нельзя сказать, что нам это было совсем безразлично, мы тоже уже привыкли к пыльному, доброму Малышу, но больше всех, конечно, переживал Митрич…

…О бренности бытия в те годы мало кто из нас задумывался, да и надо ли? «Как молоды мы были…», жизнь текла размеренно, сытно по сравнению с теми, кто работал там, в Советском Союзе, так чего печалиться?

В равной степени мало задумывались мы и о будущей жизни в Союзе, как там она сложится, что ждет по возвращении можно было только догадываться.

…Первым взрослым шоком для меня явилась внезапная смерть нашего штабного врача-терапевта Сережи Саранкина. Было ему всего лет 35 от роду, мне казалось уже взрослый дядька, лечил нас от хворей всяких, а тут на тебе — Сережа умер! Как-то нелогично это казалось, умирать врачу, да в таком возрасте, да за границей. Хотя, какая тут разница, разве ж судьба выбирает время и место? И что врачи не люди что ли?

Так как я работал в Госпитале, то по определению переводчиком в скорбных формальностях, оформлении «груза 200», пришлось быть мне. В госпитале я, конечно, насмотрелся всякого разного, но тут было немножко не по себе, все-таки это был наш Сережа, пухлый весельчак, который еще вчера прописывал мне таблетки, спорил с хабиром-терапевтом из нашей «врачебной» группы, как меня лечить от какой-то аллергии, кипятился, возмущался…Такая «взрослая» работа прибавила мне, как мне казалось, авторитета среди хабиров и переводчиков, до этого же отношение ко мне было, мягко говоря, снисходительным — лекций я не читал, на стрельбы не ездил, был, по их мнению, чистоплюем, ходил в белом (!) халате, хотя чего тут предосудительного, казалось бы?

По себе-то я знал, что никакой я не чистоплюй, просто так получилось, ну попал в госпиталь по распределению, но никогда не отказывался от работы, это вообще мое кредо — работу надо делать, надо брать на себя и делать, какая бы тяжелая, грязная, непрестижная она ни была. Потом все окупится сторицей. А по началу, по молодости, вообще полезно браться за все, что дают, доказывать свою профпригодность, адекватность требованиям начальства. В молодости перебора с работой не бывает, все на пользу.