Жан-Люк Утерс - Путешествие с Люком

Когда я пришел в себя, младенец уже надрывно плакал, и в его голоске звучала вся мировая скорбь. Миг назад он покинул безмолвную тьму материнской утробы, откуда его вытолкнули под безжалостный свет комнаты, в которой царило лихорадочное напряжение. Что ж вы хотите — люди плачут и по менее веским причинам. Может быть, именно поэтому первый крик новорожденного звучит лишь единожды. Потом о нем забывают — так забывают мертвые языки, на которых никто больше не говорит. Это был мальчик. Его окунули в таз, чтобы смыть кровь и слизь, а заодно освободить от плаценты, этой нежнейшей оболочки, в которой он пребывал целых девять месяцев. Исходивший от него солоноватый запах навел меня на кощунственную мысль о том, что произведение на свет младенцев имеет нечто общее с дефекацией. Но я постарался скорее выбросить из головы это ужасное сопоставление. Интересно, подумал я, какого же цвета бывают новорожденные у краснокожих, если даже этот родился почти багровым? Крошечное тельце корчилось так, словно пыталось совершить еще один «переворот». Увы, время переворотов минуло для него безвозвратно. Теперь младенец мог выразить свое отвращение к этому миру лишь этими судорожными корчами.

Я совсем забыл о Жюли, изнемогавшей от перенесенных мучений. Она потребовала, чтобы ребенка положили ей на грудь. Я услышал, как она нашептывает ему нежные словечки, чтобы успокоить, и младенец, привыкший к ее нежному воркованию, которое доносилось к нему извне долгие девять месяцев, тотчас перестал кричать. Тут Жюли заметила и меня. «Посмотри, какой он хорошенький! Где же ты был все это время?» Она даже не видела, как я грохнулся в обморок. И это легко понять: в тот момент у нее хватало других дел. В ответ я только сказал, что она держалась просто великолепно, скромно умолчав о своей слабости, впрочем, вполне в данной ситуации простительной.

Жюли переложили на каталку и отвезли в палату, где нас оставили наедине. В ее измученных глазах читалось счастье свершения. Этого ребенка мы с ней зачали вместе — что правда, то правда, — но именно она носила его во чреве девять месяцев подряд, перед тем как произвести на свет в обстоятельствах, казавшихся мне подлинно апокалипсическими. Жюли сжала мою руку, словно хотела приобщить меня к своему подвигу, тогда как моя заслуга, если вдуматься, была совсем невелика. Всего лишь способность к соитию… хотя, надо сказать, вполне эффективная и осуществленная в нужный момент. Ну да ладно, я великодушно решил оставаться на вторых ролях.

Итак, теперь у нас был ребенок. Но покамест еще безымянный. Во-первых, мы не знали, кто родится, мальчик или девочка: Жюли отказалась делать УЗИ и узнавать пол ребенка заранее; ей хотелось, чтобы это оставалось тайной до последней минуты. Во-вторых, по поводу имени мальчика мы с ней вели нескончаемый и безрезультатный спор. Жюли раз и навсегда решила, что это будет Леопольд, — так звали ее деда, горячо любимого и, вдобавок, гениального изобретателя, который прославился тем, что получил патент на новый тип герметичных колпачков для тюбиков с зубной пастой. Я же, со своей стороны, считал это имя прискорбно банальным; вдобавок, оно слишком уж напоминало о королевской семье [5] Имя Леопольд носили несколько королей Бельгии. . И потому выдвинул другое предложение — назвать ребенка Гедеоном [6] Селезень Гедеон — популярный персонаж комиксов (1923), а затем и мультфильмов, созданных известным французским художником-анималистом Бенжаменом Рабье (1864–1939). .

Жюли воздевала глаза к небу. Тщетно я пытался объяснить ей, что Гедеон, даже в своей пернатой ипостаси, все же был милым, преданным и остроумным созданием (иначе говоря, обладал лучшими человеческими качествами, представляя собой идеальный пример антропоморфизма), что людям давно следовало бы брать пример с животных; она даже слушать меня не желала, замкнувшись в своем непробиваемом упрямстве. Короче, пришлось срочно закрыть эту тему и подыскать другой вариант. Ибо нужно с первых же минут, как заявила Жюли, обращаться к младенцу по имени, иначе не миновать психических отклонений, проблем с самоидентификацией и так далее.

Пробежавшись по списку имен, которые показались нам обоим невыразительными, мы выбрали из них, в качестве приемлемого компромисса, только одно — Люк. «Да, Люк годится! — воскликнула Жюли. — Можно даже звать его Лука, на итальянский манер», — добавила она, уносясь мыслями в Тоскану. И верно, имя Люк подходило нашему сыну так, словно его подобрал «по мерке» какой-нибудь вдохновенный лингвист. «Но почему нам не приносят нашего Люка? — обеспокоилась Жюли. — Уже целый час прошел, как мы его ждем. Сходи за ним, милый, я умираю от нетерпения».