Владимир Кунин - Мика и Альфред

Прошло еще несколько лет, и полнеющий подполковник стал толстым полковником с персональной черной «Волгой».

С Микой они теперь встречались редко, но с неизменным приятельством. Наверное, толстый полковник очень ценил в Мике то, что за все эти годы М. С. Поляков ни разу не обратился к нему ни с одной просьбой, ни разу не задал ни одного «жгучего» вопроса. Разве что, когда неожиданно созванивались, Мика мог сказать в трубку:

– Степка! Привези бутылочку коньячку. У меня денег ни черта!

И надо отдать должное полковнику Степке – он всегда привозил на своей черной «Волге» вместо одной две бутылки коньяка и невиданные в те времена «обкомовские» консервы, рыбку холодного копчения, финский сервелат…

Выкладывал все на кухонный стол, стаскивал галстук, сбрасывал пиджак, наливал по «разминочной» и, подняв рюмку чуть дрожащими пальцами, говорил:

– Будь, Мишаня!

Они выпивали, полковник тыкал потвердевшим пальцем в сказочные снеди и наливал сразу же по второй.

– Мишк, а Мишк!… Видал, как наша партия, блядь, живет?! Вчера в обком вызывали «на ковер» – ухватил там в их буфетике. Не слабо, да? Ты давай, закусывай…

В один из таких «междусобойчиков» Мика сказал полковнику:

– Степан, я тут на днях в военкомате был – по ошибке вызвали на переподготовку офицерского летно-подъемного состава… Я говорю: «Вы с ума сошли? Мне же за полтинник!…» И случайно узнаю, что теперь тем, кто призывался в сорок третьем, разные льготы причитаются. А у меня по документам призыв – май сорок четвертого…

– Ну, правильно! Наливай…

– Погоди, Степа. Какого хера «правильно»?! А горно-альпийская школа НКВД, с присягой, со всеми делами?… Я же там был с сорок третьего! Пусть с меня снимут секретность и поменяют дату призыва. Сколько лет прошло…

– Сколько? – спросил полковник Степа.

– Сейчас скажу… От восьмидесяти отнять сорок три… Это будет… Тридцать семь! Может, хватит вам секретности, контора?

– Нет вопроса, Миша. Как говорят в лавочках, «для вас – сделаем!». Будь, Мишаня!…

Но через неделю позвонил, напросился к Мике на кухню, приволок бутылку виски «Баллантайн» и грустно сказал:

– Я у тебя переночую? А то дома совсем зажрали… Продыху нет. Может, застрелиться к чертям собачьим?…

– Ладно тебе… – растерянно пробормотал Мика.

– Да нет. Не ладно. Я ведь даже для тебя ни хера не смог сделать – твоя секретность не имеет срока давности.

– То есть как это?!

– «Как, как»… Очень просто! Как говорится, «хранить вечно».

Мика подумал, подумал, да и сказал полковнику Степе:

– В таком случае идите вы все в жопу с вашей секретностью! Плевал я на нее! Так можешь и доложить…

– Окстись, Мишка! Кому доложить?!

– Уж не знаю… Кому положено там у вас.

– Ну о чем ты говоришь, Мишаня?…

– Ладно. Кончили на эту тему, – жестко произнес Мика и вышел из кухни.

Полковник грустно выпил полстакана «Баллантайна», зажевал кусочком сервелата и стал напяливать на себя галстук. А когда в дверях кухни появился Михаил Сергеевич, полковник Степа спросил:

– Мне уехать?

– Иди в кабинет! Там тебе уже постелено, мудак!…

Спустя месяц в Сан-Франциско на Международной выставке книжной графики советский художник Михаил Поляков получил Малую золотую медаль за цикл иллюстраций к нескольким детским книжкам русских и американских писателей. Подписаны картинки были – «Мика».

Правда, и золотую медаль, и даже весьма убедительный денежный приз получал не М. Поляков, а представитель Министерства культуры СССР, который и поехал в Америку на эту выставку, забыв известить автора награжденных иллюстраций о его награде и денежной премии.

О своем лауреатстве Мика узнал случайно – из трепотни двух своих коллег в коридоре редакции «Боевой карандаш», где Мика иногда сотрудничал.

Еще месяц Мика ждал официального известия от Министерства культуры или из Союза художников СССР. Но представитель министерства, который летал в Америку за Микиной медалью и премией, уехал во Францию, в Авиньон, на театральный фестиваль. Тоже, наверное, получать чью-то премию…

Американских денег Мика так никогда и не увидел, а медаль спустя еще пару месяцев в уже ободранной коробочке и диплом в кожаном поцарапанном бюваре были высланы в Ленинград с оказией, в Союз художников, где Мике и вручили все это в поразительно неторжественной обстановке.

Зато примчались к Мике два ленинградских журналиста и один московский – взять интервью у творца, отмеченного международной премией на такой невероятно престижной выставке. Вот, понимаете ли, товарищи, какой прорыв отечественной школы иллюстрации на всемирную арену?!