Владимир Кунин - Мика и Альфред

– Ну ладно, ладно. А ты не мог бы немножко выпить со мной?

– Мика! Ты в своем уме?! Я же все-таки как-никак Домовой! Ты когда-нибудь видел, чтобы Домовые пили водку?

– Я даже читал в одной сказке про пьяного Домового.

– Ты читал о сказочном Домовом. А я – реальный! Непьющий.

Альфред снова мгновенно смотался на кухню, приготовил пару бутербродов, разбавил водку томатным соком и вернулся в кабинет со словами:

– Кушать подано!

– О Господи… – простонал Мика. – А это откуда у тебя?

– Из каких-то театральных мемуаров, – ответил Альфред и спросил: – Можно мне задать тебе последний вопрос?

– Конечно, – сказал Мика и приподнял стакан с водкой и соком. – Будь здоров. Я очень рад, что в свое время мне удалось тебя нарисовать…

– Я тоже этому рад, – стеснительно проговорил Альфред и осторожно спросил: – И ты теперь совсем не знаешь, где Она?…

Мика залпом выпил всю водку, помолчал и тихо ответил:

– Кто-то пару лет назад видел Ее в Калифорнии, потом встречал в Греции, на Крите… Ушел поезд, ушел, Альфредик.

– Зато теперь ты избавлен от чувства вины перед Сережей.

– Да… Для этого Серега сделал все собственными руками, – грустно согласился Мика. – Но зато мне уже, наверное, никогда не избавиться от состояния отчаянности, от ощущения совершенного предательства – я не дал Ей родить. Я лишил Ее материнства… И чудовищно обокрал самого себя… Если бы Она тогда родила – «Он» был бы сейчас уже взрослым и родным человеком. И несомненно талантливым! В чем угодно. Потому что этот ребенок появился бы на свет с потрясающе сильной генетической закваской его удивительно талантливой матери. А талант, Альфредик, – это редкость!… Как и любая аномалия. Талант – это всегда немножко «ненормально»… Но, за редкими исключениями, почти всегда прекрасно!

– Она тоже была художником? – негромко спросил Альфред.

– Нет, – легко ответил Мика и улыбнулся.

Но улыбнулся он не Альфреду, а фотографии своей любимой Женщины, стоявшей у него на столе в скромной старинной рамочке из красного дерева.

На этой фотографии Ей было уже двадцать семь. В коротких шортах и спортивной рубашечке с закатанными рукавами, обутая в баскетбольные кеды с толстыми вигоневыми носками, в черных очках, с сигаретой в руке, она сидела на высоте в три километра над Алма-Атой, на высокогорном плато Заилийского Алатау, совсем неподалеку от бывшего расположения Микиной совершенно секретной Школы горноальпийских диверсантов.

А рядом с Ней, доверчиво привалившись к Ее боку, в смешной матерчатой шапочке с козырьком валялся усталый одиннадцатилетний Серега. Сын…

Мика сфотографировал их еще тогда, когда они шли наверх, к леднику Туюк-Су.

– Нет! – повторил Мика, не отрывая глаз от этой фотографии. – Она не была художником. Она была просто поразительно талантливым человеком… Ты не мог бы принести мне еще немного водки, Альфред?

В самый разгар перестройки, в конце восьмидесятых, когда общая масса уже государственно-обворованных потребителей восторженно-информационных всхлипов о неотвратимо приближающемся светлом, радостном и зажиточном будущем все еще доверяла невнятным и многословным обещаниям говорливого Микиного тезки, округло и безостановочно болтающего с милым южнорусским выговором и привычно-неверными ударениями, Союз художников совместно с Союзом писателей того же СССР пригласил Мику в Москву на международную смычку работников бичующего смеха – фельетонистов, писателей-сатириков, иллюстраторов, тяготеющих к ироническому взгляду на мир, и карикатуристов – этих откровенных смельчаков и бретеров, этих «рыцарей плаща, шпаги и поднятого забрала» с карандашом наперевес.

«Вино лилось рекой, сосед поил соседа…» – как когда-то писал присутствовавший тут же С.В. Михалков.

В связи с небывалым в Стране Советов потрясающе революционным свершением – изгнанием госпожи цензуры из всех видов искусства – деятели советского хохота были сильно растеряны и от этого пили вмертвую. Осторожные и малопьющие иностранцы старались не отставать – халява, плиз!

Мика, который уже месяц страдал от болей в позвоночнике и желудке, а его вечернее состояние облегчала только рвота, не пил и сидел на строжайшей Альфредовой диете – кашки, протертые супы, слабый чай под названием «писи бабушки Хеси».

Поэтому, находясь в состоянии постоянно вынужденной трезвости, Мика моментально выделил из всей алкогольно-братающейся компахи человек в полтораста из двадцати стран мира одного толстенького непьющего человека примерно Микиного возраста…