Артур Япин - Сон льва

Действительность всегда разочаровывает.

— У тебя слишком длинная шея для короткой стрижки.

Больше старик ничего не говорит. Ни приветствия, ни приглашения войти. Резко поворачивается и исчезает в темноте своего жилища. Максим колеблется, пойти ли ему за ним следом, но вот в глубине квартиры Сангалло открывает окна.

— Посмотри-ка! — Сангалло стоит в своем кабинете, нагнувшись над бюро пятнадцатого века, который он использует как рабочий стол.

На обороте эскиза декораций он рисует несколькими линиями лицо Максима — его глубоко посаженные глаза, шею, широкую грудь.

— Это лицо красиво, но высокомерно. Оно словно отделено от твоего торса. Но если отрастить волосы… — он рисует их такими, какими их видит, — тогда тот Олимп, откуда ты смотришь, прищурившись, на нас, смертных, сверху вниз, соединится с твоим телом. Ты станешь мягче. Длинные волосы — это просто как рамка для твоего лица. Я тебе уже говорил это раньше и говорю сейчас. Неуловимость, пойманная в рамку. Голова и сердце как одно целое, разве я слишком многого хочу?

Широким движением он сдвигает все бумаги и уголь на край мраморной столешницы.

— Но теперь к делу. Ты ел? Ощутил ли ты уже вкус солнца в Пьемонтском меде?

«Без статистов, — всегда говорил Филиппо Сангалло, — человек, не прожив и полжизни, заснул бы со скуки».

Юноши и девушки, наряженные еще шикарнее, чем певцы, обходились в его постановках дороже всего. Раньше, когда он был правой рукой Лукино Висконти, [53] Лукино Висконти (итал. Luchino Visconti, настоящее имя — Висконти ди Модродоне (Visconti di Modrodone); 1906–1976) — итальянский режиссер театра и кино. ни один завреквизитом театра не осмеливался ограничивать его экстравагантные требования, но когда после смерти Висконти он решил продолжать заниматься режиссурой один, без своего любовника, то встретил сопротивление. Первыми перед ним закрыли двери крупнейшие оперные театры. Его постановки были слишком дорогими, а взгляды устаревшими. И среди певцов назревало недовольство: он расставлял их, как в живых картинах, а другие режиссеры позволяли им кататься по сцене, издавая первобытные крики. В конце концов остались лишь скромные труппы в нескольких странах, которые были настолько крохотными, что вкладывали деньги в культуру. Там для неизбалованной публики его имя еще сохраняло отблеск периода расцвета, когда он гастролировал по миру вместе с Марией Каллас.

Филиппо прекрасно видел, что происходит. Он составил список опер, в которых все еще хотел осуществить свои мечты. Он не собирался ни на йоту уменьшать свои требования, даже если бы ему пришлось для этого все чаще отказываться от своего гонорара. Самые важные требования он неизменно предъявлял в отношении статистов. Каждый из них был для него цветным мазком, которыми он писал свою картину в обрамлении сцены.

Но и вне репетиций он окружал себя статистами. Это были молодые люди, которых он, как необработанные драгоценные камни среди тонн щебня, выбирал из тех, кто приходил на прослушивания. Он искал взгляд, жест, проблеск воспоминания, улыбку — все, в чем он замечал какой-то миг красоты, который бывает пойман на старинных полотнах.

В начале своей карьеры все они пылали энтузиазмом, еще не ведая ревности актерской профессии. В их присутствии Сангалло оживал. После репетиций он брал их с собой на выставки или в книжный магазин, покупал им дорогие подарки, с одной лишь целью — развить у них интерес к разным искусствам. Тех, кто крутился вокруг него лишь для того, чтобы получить что-то материальное, он удалял от себя. Они получали еще более ценные подарки, чтобы компенсировать огорчение, и затем не допускались на обед, который он устраивал для остальных актеров в лучших ресторанах города. В ресторане он настаивал, чтобы каждый попробовал все блюда, прежде всего, потому, что он знал, что эти дети очень мало зарабатывают и привыкли плохо питаться. Излишне говорить, что они обожали его. Многие еще никогда не встречали человека такого масштаба, и в наше время можно встретить еще много мужчин и женщин в сфере искусства, которых он когда-то вдохновил.

За обедом он читал стихи и изображал сцены из старых фильмов, рассказывал истории из своей жизни, причем в самые озорные моменты переходил на какой — нибудь необычный язык. Когда он чувствовал себя свободно, у него всегда было печальное выражение лица. Но, несмотря на это, он вовсю наслаждался интересом к своей персоне. Когда кто-то обращал внимание на его циничные высказывания, многие из которых оставались незамеченными между его шутками, на его мрачном лице появлялась благодарная улыбка, как у ребенка, который на миг забыл, из-за чего плакал.