Владимир Кунин - Сволочи

— Маэстро, музычку!..

И, не дожидаясь первого аккорда, грассируя «под Вертинского», очень неплохо поет:

— «...и тогда с потухшей елки тихо спрыгнул Ангел желтый и сказал: „Маэстро, бедный, вы устали, вы больны... Говорят, что вы в притонах по ночам поете танго!.. Даже в нашем светлом небе были все удивлены...“

— Откуда это у тебя? — прерывает его Вишневецкйй.

— От одной очень жалостливой эвакуированной бляди. Она кобеля себе приведет, меня за дверь, эту пластиночку на патефончик и... понеслась по проселочной!.. А я под дверью слушаю и запоминаю. Спеть дальше?

— Не надо. И в качестве кого же ты у нее жил?

— А вроде домашней собачки. То принеси, это... Карточки отоварь... За винцом сбегай — не видишь, мама устала?..

— Так это была твоя мать?..

— А кто ж еще!

— Ну а потом? — Вишневецкйй с интересом разглядывает Тяпу.

— А потом — суп с котом. Ее мусора замели, а меня — под жопу!

— За что замели?

— За полный букет — от мягкого триппера до твердого шанкера. Она в больничке себе вены перерезала, и... общий привет!

— А отец?.. — настороженно спросил Вишневецкий.

— Отец?! А что такое отец, гражданин начальник?

Уж на что пацаны были уставшими, а и те заржали в голос.

— Я — Антон Вячеславович, а не «гражданин начальник». Понял?

— Чего ж тут не понять? Не пальцем деланный.

Вишневецкий повернулся к Котьке-художнику:

— Художник! Откуда у тебя трос альпийский?

— Дядя Паша дал.

— И что ты там мостыришь?

— «Закидуху», Антон Вячеславович.

— У «закидухи» на конце «кошка» должна быть. Якорек такой.

— Пока и эта сгодится, — отвечает Костя.

— Ну-ну... — И Вишневецкий ушел к штабному домику.

Что-то дожевывая на ходу, из столовой вышел крупный парень в окружении трех мелковатых пацанов.

— Вова Студер со своими шестерками... — с опаской проговорил один, сидящий у бочки.

— И где он себе ксивы закосил на малолетку? — удивился другой паренек.

— Когда вышак будет корячиться — любые ксивы найдешь.

— Пацаны трекали, что ему семнадцать еще в прошлом году было...

— Счас опять начнет права качать — «я там чалился, я здесь срок мотал, у меня три ходки в зону! Я весь такой медякованный!..»

Подошел Вова Студер со своей компахой.

— Закурить! — приказал Вова.

Один из сидевших протянул ему пачку «Звездочки». Вова вытащил одну тоненькую папироску, пачку спрятал себе в карман, прикурил от зажигалки, сделанной из винтовочного патрона,

— Ты что, Студебеккер?.. Папиросы-то отдай, — заныл пацан.

— Какие еще папиросы?! — сказал Вова. — Ты знаешь, с кем говоришь? Ты еще на свет не вылез, а я уже срока мотал, по тюрьмам чалился!.. Да у меня только в зону уже пять ходок было!..

— Четыре, — сказал чернявый паренек в наколках и с гитарой.

— Чего-о-о?! — повернулся к нему Вова Студебеккер.

— Вчера говорил, что четыре ходки, — спокойно сказал чернявый и тренькнул на гитаре.

Котька-художник сделал вид, что его это толковище не касается. Встал со скамейки, отошел шагов на десять, крикнул:

— Тяпа! Возьми веревку, растяни во всю длину!..

Тяпа взялся за конец с варежкой и камнем, отошел еще дальше Котьки-художника. Расправил веревку, выровнял...

— Хорош! — крикнул ему Костя. — Отпускай!..

Тяпа отпустил веревку и оказался на большом расстоянии от назревающего скандала. А Костя стал аккуратно сворачивать веревку.

Никто не придал этому никакого значения, потому что Вова Студер уже переключил внимание на чернявого с гитарой:

— А ты, сука, считал мои ходки?!

— Сядь, Студер, отдохни. А то небось замаялся — там чалился, здесь сидел, в зону — пять ходок... Получается — за что бы ты ни взялся, тебя сразу за сраку и на парашу. Надо же, уркаган в законе, и такой невезучий. То ли с талантом у тебя слабовато, то ли — лапша на уши, а? Или ты просто от фронта косишь под малолетку? — усмехнулся чернявый.

— Меня сейчас для фронта готовят, подлючий твой рот!..

— А мы все здесь на экскурсии, да? — рассмеялся чернявый.

— Да ты знаешь, что я сейчас с тобой сделаю?!!

— Кончай напрыгивать, Студер, — сказал ему Костя.

— Кто это тебе так хлебало разрисовал? — спросил Студер Костю.

— Такая же сволочь, как и ты, — ответил Костя.

— Ладненько, я потом тебя с другой стороны распишу, — мирно проговорил Студер. — А пока вот с этим черножопеньким разберусь.

И спросил, глядя прямо на чернявого:

— Ты — жид или армяшка?

— И то и другое, — скорбно покачал головой чернявый.

— Значит, жид! — Студер нехорошо ухмыльнулся. — Обрезанный?