Айрис Мердок - Книга и братство

Свой лондонский дом, теперь в пригороде, в Патни, они сдали, так что Дункан остановился в отеле. Джин он послал записку, в которой просто сообщил адрес своего клуба. Ему было не до нее, его беспокоило состояние своего здоровья, он посещал клинику Университетского колледжа, где его проверяли на предмет сотрясения. О том, что ответит Джин, старался не думать. Один ответ от нее уже пришел, возмутительный, непостижимый: «Почему ты убежал?» Позже, вскоре после операции на втором глазу, пришла другая записка, в которой она сообщала, что живет с Краймондом. Письмо от Доминика Моранти подтвердило новость; тот писал, что об этом знает уже «весь Дублин». Моранти выразил ему свое сочувствие, без которого Дункан вполне мог обойтись, и возмущение тем, что «каждый» винит в случившемся Дункана, его безумную ревность. Дункана не удивило, что сплетня защищала любовников; он испытал облегчение от того, что в бестактном послании Моранти не упоминалось о главном моменте, который, конечно же, был бы куда всем интересней, если бы о нем прослышали. Вскоре после этого Дункан отправил в министерство иностранных дел официальное прошение об отставке. Он написал Джин, что ушел в отставку и живет в Лондоне. И добавил, без жалоб и нежностей: «Предлагаю тебе вернуться». Несколько дней спустя Джин ответила, что огорчена его отставкой, что остается в Дублине и ждет распоряжений относительно квартиры, машины и «недвижимости» (слово «башня» не упоминалось). В постскриптуме приписала: «Очень сожалею». Дункан попросил своего адвоката уведомить ее о получении письма.

Как позже понял Дункан, он смог равнодушно пережить всю эту отвратительную историю благодаря психологической тревоге, другой заботе, ходя, «как на работу», в «Мурфилдс». Потом он спрашивал себя, а если бы он вопил, обвинял и умолял, хотя бы в письмах; нет, в его тогдашнем состоянии он и представить себе такое не мог. Потом он горько жалел, что не попытался какими-нибудь умными, страстными доводами уговорить жену вернуться. Мстительная ненависть к Краймонду, Краймонду, которого он воспринимал почти как убийцу, отозвалась в нем ледяной холодностью к Джин. Если бы он был в состоянии думать о ней просто, с любовью, он писал бы ей многостраничные письма, омоченные слезами. Но что делать: в его воображении и в его снах между ними стоял Краймонд, тонкий, как скальпель, высокий, как курос, бледнокожий и мерцающий. Между тем, однако, его «работа» продвигалась неожиданно успешно, ни в коем случае ничего не было потеряно. К правому глазу постепенно вернулось нормальное зрение, а левый, хотя в центре и оставалось непонятное мутное «пятно», все же достаточно восстановился, помогая напарнику видеть. Он и прежде пользовался очками, и теперь со значительно более толстыми линзами надеялся вернуться к нормальной жизни: ходить и читать, что в конце концов и получилось. Более того, была даже надежда, что состояние его зрения еще улучшится и он сможет снова водить машину. «Пока вы видите не просто глазами, а мозгом, — объяснил его неунывающий врач, — и поразительно, какую невероятную коррекцию он способен производить!» Тот же врач уверил, что его «подозрительный глаз», безусловно, смотрится недурно, «очень мило», даже «поистине очаровательно».

Тяжкое это испытание отняло у Дункана все силы. Он был вынужден входить в роль слепого, лишившись возможности читать. Чувствовал холодную тень смерти, твердо решив покончить с собой, если вновь не сможет читать. Теперь же, когда он постепенно начал освобождаться от одного кошмара, им завладел другой. Душа его опять обрела способность страдать, но уже по иной причине. Ему снова и снова виделись башня, спальня, Краймонд с рубашкой в руках, Джин, оглядывающаяся через плечо, удар, его падение. Краймонд снился ему. Джин не снилась, разве что, может, в виде черного грязного пятна или черного кома, который присутствовал во многих снах. Днем и ночью он желал ее, жаждал, чтобы она была рядом, воображал ее возвращение, их примирение, счастье. Он мучился раскаянием и представлял себе бесчисленные варианты того, как можно было избежать случившегося. Следовало откровенно поговорить с Джин, а не шпионить за ней, усовестить, предостеречь, надо было защитить жену вместо того, чтобы становиться ей врагом. Следовало не уходить в отставку, а остаться в Дублине и справляться со всем там, с глазами и прочим. Она обвинила его в бегстве. Он спасался от мучений, которые могли бы вызвать у нее сострадание, слишком быстро смирился с поражением вместо того, чтобы сражаться до победы. Теперь было слишком поздно… или нет? Его парализовала ненависть к Краймонду… или это был страх?