Фарид Нагим - Земные одежды

Димка посмотрел на жалкое, бесформенное, плохо соображающее существо и едва не закричал от бессилия. Ивгешка была уже не совсем здесь, ей оставалось пройти тяжкие километры в то небытие, откуда берутся живые дети.

— Собирайся! Едем!

— Я боюсь, Федь. Давай подождем, а…

— Подождем, — согласился он, словно ему передавалась ее растерянность. — Подождем хотя бы “скорую”.

— Зачем “скорую”?!

— Затем, что это не зуб вырвать, а ребенка рожать!

“Скорая” приехала быстро, через два часа тридцать пять минут. Медсестра жестоко отчитала Димку за то, что молодая, “первородящая” мамаша ни разу не показалась в больнице.

— Как же так можно?

— Тихо, молча, любя!

— Вот родит лягушонка, посмотрю, как вы помолчите!

— Типун вам на язык! — простонала Ивгешка.

— И два под язык! — угрюмо добавила Антонина. — Девочка там, и к бабке Урденчихе не ходи!

— Схватки с каким периодом идут?

— Что? — испугалась Ивгешка. — Кто идут?

— Вот видите, Сергей Муртазбекович, в каких условиях работаем, — сказала она гражданскому мужчине с портфелем.

— Что вы к ней пристали, человек рожает в первый раз!

— Колечко, я колечко забыла на умывальнике, Федь.

Димка забежал в дом, нашел колечко и с мольбой потряс кулаком перед иконами. Ивгешка пыталась надеть кольцо, но пальцы распухли. Убрала в кармашек.

Он видел страх и боль в ее глазах. Ему казалось, что Ивгешку вместе с их ребенком увозят в тюрьму и они уже никогда не вернутся. Тому было много знаков и предзнаменований: ворон смотрел с ветки недобрым глазом, тревожно мычала корова, и овца чудно вставала на задние лапы.

Димка сидел обездвиженный, потом вскакивал и ходил из угла в угол. Корил себя, что не представился для солидности, ведь она жена председателя! Может быть, к ней там большее внимание проявили бы. Надо было самому поехать с ними. Он замер. Потом снова вскочил.

Вечером Альбина принесла поесть.

— Пойду, корову подою, — сказала она.

— Что? А, да-да… Подожди! Антонина обещала прийти.

— Она заболела, сказала, мол, айда, сама давай.

— Аль, я сам все сделаю.

— Ой, ладно, сделаешь ты!

— Ну, спасибо.

— Не за что. Соломы только дай там…

Димка постоял у горячей печи. Потом накинул тулуп и вышел. Ночь была морозной. В ржавой проруби плавала луна. Визгливо скрипели калитки.

Надергал крючком соломы. Альбина сидела на скамейке, зажав ведро между ног. Димка отметил мощь и красоту ее бедер. Подумал, что с такими сильными чреслами легче рожать. Он приподнял над нею вилы и вдруг почувствовал снизу ее жаркие, липкие от молока руки.

— Во-от, что надо доить, — сказала она дурным басом.

Димка от неожиданности дернул коленом и попал ей в лицо. Загремело ведро, шарахнулась корова. Альбина ринулась вновь, обхватила его бедра руками, припала жадным, одновременно холодным и жарким ртом. У Димки помутилось в глазах. Он отбросил вилы в ясли, поднял Альбину, трясущуюся точно в припадке, и повернул к себе задом. Она вскрикнула и зажала зубами кончик своей косы. Корова испуганно вращала глазами и отдувалась. У Альбины подгибались колени, а Димка все сильнее и яростнее стискивал ее. Он только сейчас понял, что эта женщина — жена спившегося Амантая и преданная влюбленная равнодушного к ней Николая — так соскучилась по любви, что находится на грани умопомрачения. Она выронила косу и закричала. Шарахнулись овцы. Димка вкладывал в свои движения столько сил, столько отчаяния, словно бы помогал на расстоянии своей Ивгешке. Он сжал пальцами скользкую и большую дыру ее рта и сам вскрикнул от укуса. Оголенная, измазавшаяся Альбина упала под корову и засмеялась, будто и вправду сошла с ума. Димка выбежал и тоже упал, подбежал на четвереньках к сугробу, ткнулся лицом и закричал в свежую пустоту от ужаса. Он навсегда, безвозвратно и бездумно загубил то прекрасное и уникальное, что с таким трудом начинало складываться между ним и Ивгешкой.

Спокойно звенели струи в подойник, и слышалось пение Альбины:

Белые розы, белые розы, беззащитны шипы.

Что с вами сделал снег и морозы, лед витрин голубых.

Наутро проснувшись, какие-то доли секунды Димка находился в счастливом неведении, а потом вспомнил все, что произошло, и застонал, обхватил руками голову.

Неистовствовал весь день. То трясся от страха, то порывался поехать в роддом и все начистоту рассказать Ивгешке, покаяться перед нею. Вспоминал всю обнаженную прелесть Альбины, прижимался к печи и смеялся от ужаса. К вечеру не выдержал и с горла выпил полбутылки “Шайтаночки”.