Владимир Топорков - Наследство

Рассказывали, что Николай после таких «переговоров» шлёпал в районную чайную и напивался там до чёртиков, забывая на несколько дней и свою супругу с царскими замашками, и тем более куриное воинство, к которому после кремлёвских звонков у него родилась ненависть. Наконец его, пьяного, грязного, заросшего рыжей жёсткой щетиной, районная милиция доставляла домой; там он приходил в себя, а потом, к приезду с очередной сессии разлюбезной супруги, брался за дела. Впрочем, до следующего запоя. Но Дуся быстро «сошла со сцены».

Евгений Иванович заехал в Жидково болото и неожиданно столкнулся со Степаном. Тот был без рубашки, в лёгких матерчатых штанах и замызганных влажных тапочках. На загоревшем теле искрились капельки пота. Он размашисто косил сено и даже на гул автомашины обернулся не сразу.

Боброву были понятны заботы Степана. Кто как не мужик должен беспокоиться о кормах для собственного скота? Хотя, может, и это пора взять на свои плечи колхозу, как уже делается в некоторых других хозяйствах? Об этом надо подумать, обсудить на правлении.

Степан откинул косу на рядок влажной травы, пошёл навстречу Боброву. Сена было накошено много, на добрых два воза, и председатель понял, что Плахов усердствует здесь давно, наверняка с ранней зари…

– Не будешь ругаться, Евгений Иванович? – с тревожной улыбкой спросил Степан.

– За что?

– Ну, за то, что кошу вот.

– Так ведь на своей же земле? Жидково болото теперь в твой арендованный участок входит, тут уж сам командуй.

– Да я-то покомандую, а остальные коситься начнут. Плахов вон, скажут, с сеном, а мы?

– Не бойся, коров в хозяйствах можно по пальцам посчитать – перестал народ скот водить.

Степан невесело усмехнулся.

– За это Никиту Сергеевича благодарить надо, он первый коровам войну объявил, уж очень хотел коммунизм приблизить. А в коммунизме, по его теории, корове места не было…

Пожалуй, из деревенских работ больше всего любил Бобров сенокос. Что-то колдовское, чарующее было в этом процессе, когда с посвистом пролетающей утиной стаи вгрызалась коса в густую влажную траву и причудливый валок с поникшими цветами ложился на землю.

Косить Бобров начал рано, лет в двенадцать, и мать всегда с восхищением глядела, как ловко сын отбивает жало на остром отбое, брусковой лопаточкой наводит лезвие. Потом Женька шёл в низы – на луговину за огородами у реки – и принимался косить. Какая-то музыка, радостная и всеохватывающая, вселялась в тело, брала за горло, заставляла забыть обо всём, что ещё совсем недавно терзало и мучило. Даже позже, когда приходила физическая усталость, когда до ломоты отекали руки, ощущение праздника, какой-то одухотворённости не исчезало, и сам себе казался тогда Женька старше, великодушнее, мудрее.

Вот и сейчас словно захотелось вернуться вдруг в далёкое детство, к полузабытым ощущениям души и тела, как к живому, радостному огню. Он протянул руку к косе, спросил с улыбкой у Степана:

– Не возражаешь?

– Да чего возражать? Сбей оскомину…

– Думаешь, не умею?

– Ну почему? Я же помню, как ты косил.

Бобров пучком травы отёр блестящее лезвие косы, воткнул острый конец в землю, бруском зачастил по жалу. Глухое «джик-джик» зазвучало над болотом. Потом он примерил ручку – если не на вытянутую руку привязана, наверняка мозоли набьёшь, – и удостоверившись, что в самый раз, сделал первый прикос. Он водил и водил косой, вдавливая пятку в траву, и сердце начало работать сильнее, ритмичнее, ощутимо застучало в груди.

Бобров косил и думал о том, что, может быть, ему как раз и не хватает для полного здоровья такого вот единения с природой. Так может, плюнуть на всё и окунуться в работу, которой жили его предки, умиротворённо и спокойно?..

Он отмахал ряд, вскинул косу на плечо и пошёл к Степану, развалившемуся на кошение и блаженно щурившемуся от яркого солнца.

– Я смотрю, – заулыбался Степан, – ты, Женя, навык не утратил, коса у тебя, как скрипка в руках музыканта, поёт…

– Ну, спасибо! Нечасто от тебя похвалу услышишь. Значит, тоже могу ещё крестьянствовать? А кстати, сейчас некоторые учёные и публицисты ратуют за продажу земли на правах частной собственности. Признанные авторитеты – академик Тихонов, писатель Чередниченко…

От косьбы, от тяжёлой работы Бобров ещё не отдышался и, когда опустился на духмяный валок рядом со Степаном, почувствовал, как слегка закружилась голова, а на глаза насела какая-то вязкая сумеречная мгла.