Владимир Топорков - Засуха

Знала Ольга: есть в ней какой-то тонкий механизм, способный выдавить слёзы, но сейчас словно заколенела душа, как на стылом январском морозе, сжались внутренности, начинились полынной горечью. На загнётке варилась картошка, и Ольга долго глядела на огонь, вспоминала свои встречи с Евдокией Павловной. Обычно огонь успокаивает, делает человека умиротворённым, но сейчас кипели в душе штормовые страсти, и мысли были комканные, путанные.

Она уснула поздно и пробудилась только от дробного стука в окно. Выглянула из-за занавески и отпрянула назад от неожиданности: у окна стоял улыбающийся Андрей. Ольга быстро натянула платье, выбежала на порог, улыбнулась приветливо-извиняюще Андрею – дескать, что делать с дурёхой, поспала всласть.

Утро только начиналось на земле, лёгкий белёсый туман ещё клубился на улице и в Криушинском буераке, на востоке разгоралась заря.

Андрей усмехнулся, протянул грабли:

– Долго спишь, соседка!

– Легла поздно и как в бездну канула, – Ольга тоже виновато улыбнулась.

– А у тебя ничего не случилось? – с тревогой спросил Андрей.

– Нет, – торопливо ответила Ольга.

– А почему дверь была колом подпёрта?

Тревогой опалило тело, и Ольга суетливо сбежала с порожек. Воровать у неё было нечего – ни в доме, ни во дворе – всего две овцы, но почему-то сразу подумалось о воровстве. Она обежала дом, заглянула в сарай и ахнула – ягнёнка не было, только старая овца хрумкала сеном в углу.

– Андрей, Андрей! – позвала Ольга и, когда он подошёл, сказала плача, – ягнёнка украли…

– Эх, сволочи, – крикнул Андрей. – Найти бы сейчас да ноги обломать подлецу… Кто нищих обижает?

В мозгу у Ольги шевельнулась колючая, недобрая мысль: а может, мстят ей за её председательство? Может быть, кто и сейчас, как камень за пазухой, держит на неё зло и обиду? Но подумала и, как рукой, отвела сомнение: не за что на неё людям обижаться, не заслуживает она людского презрения и недовольства. Скорее всего, лихой человек польстился на её призрачное имущество. Надо было бежать в контору, заявить председателю, чтоб сообщили в милицию, и Ольга попросила Андрея:

– Подскажи Филатову, что я задержусь на час-другой…

– Ладно, – ответил Андрей и добавил неожиданно: – А я сегодня собирался в гости к тебе придти…

– Какие там гости, – горькими получились слова Ольги.

– Да ты не волнуйся, – искренне сказал Андрей. – На этом баране жизнь не кончилась. Есть дела поважнее.

Она побежала в контору, проклиная всё на свете, и ноги будто вязли в земле, вроде не торная, набитая телегами дорога лежала по деревенской улице, а тонкая трясина, такая, как на Сорочьем болоте, где при каждом шаге вырывается фонтан грязно-жёлтой воды с тиной. Уже солнце бордовое, огромное, выкатилось над землёй, начало слепить глаза. А может быть, это пелена от слёз?

Вчера не заплакала Ольга – кажется, как пчелиные соты, запечатаны глаза, оттуда ни одна тонкая капелька не выжимается, а вот поди же ты, сегодня не выдержала, ползут по щекам обжигающие, как кипяток, ручейки. Нет, не жалко ей этого барана, пропади он пропадом, а обидно за то, что не щадят друг друга люди, мстят и наказывают, нет сострадания и уважения. Вот что самое страшное!

Бабкина Ольга встретила по дороге, уже без слёз рассказала о случившемся и, кажется, ещё раз удивилась – длинный и чёрный, ни дать ни взять грач на пашне – он не возмутился, не крякнул, а вроде даже самодовольно сказал:

– Ладно, что-нибудь придумаем… Ты не пори горячку, может быть, найдётся твой баран…

Когда возвращалась Ольга домой, пришло в голову одно открытие: нет, правду говорят, что беда всегда кучно ходит, как дробовой заряд бьёт. Вот и она вчера про Евдокию Павловну прочитала, а сегодня это несчастье. Ещё пожара не хватает.

Она снова подумала о Сидоровой, и только сейчас пришла горькая мысль раскаяния: а может быть, зря она тогда отказалась от предложения перейти в райцентр? Не нарывала бы сейчас вот так душа, не натягивалось тело, как серая льняная холстина? Одно твёрдое решение пришло к Ольге – в ближайшие дни, как только предоставится возможность, сходит она в Хворостинку, найдёт Сидорову, утешит, как может. Да и пенсию заодно получит. Кажется, с помощью той же Евдокии Павловны всё образумилось – свёкру пенсию назначили, но Витюшкину не уменьшили, пришла такая бумага из военкомата.

На работу Ольга шла уже успокоившаяся. Бывает такое состояние у человека: пробьётся злым пламенем внутренний пожар, рванёт порохом, брызнет языкастыми клочьями огня и отступит, заляжет, как зверь. Вот и у неё сейчас постепенно сжималась обида, уменьшилась до размеров горошины, и какой-то здравый философский смысл вселялся в душу: помимо бед, каждодневных тревог и забот есть у Ольги одно совершенно непостижимое существо – Витька, полный таинства и неповторимости, её жизненный компас и ориентир. И пусть небо обрушится на землю, сотрёт в порошок твердь и воду, спалит леса и высушит влагу – пока есть Витька – она сама, как скала, как исполинский монолит, будет подпирать это небо…