Владимир Топорков - Засуха

Так вот почему грустно усмехнулся Емельянов, когда ему сказала Сидорова про лебеду! Выходит, плохо она знает жизнь, в стороне стоит. А ей всё время казалось, что одной судьбой с народом мается.

А Мария Степановна продолжала спокойно говорить:

– В прошлом-то году неплохой хлебушек в поле рос, колосок наливной, тяжёлый. Только на него хозяев много, на хлеб-то. Говорят, какой-то Ларин приехал и загрёб в ларь. Вишь, какая штука получается. Был горшок да разбился. Небось, и в нынешнем году такая басня случится. У мужика всегда дольщиков много… Вся держава!

Чувствовала Евдокия Павловна, как заполыхали щёки, накалились, иголочками прокалываются. Не только Ларин, но и все они причастны к этому тяжкому оброку, который без сомнения и риска гребут с крестьянина. Разве она не причастна? Только есть директива, а при директиве человек вроде зрения лишается, умом деревенеет – извилины в башке, как у кролика, выпрямляются. Получил бумагу – и давай действуй, руби с плеча, мужик, как дерево, не заплачет. А вот слушает сейчас Сидорова эту женщину и готова реветь в голос, стену грызть… Хорошо, что не видит в потёмках Мария Степановна её пламенеющего лица, а то бы совсем худо стало от стыда, от совести, от вины неоплатной.

Опять степенно заговорила хозяйка:

– Вы уж не обессудьте меня, Бога ради, что без огня вечеряли. Нету керосина проклятущего ни в одной лавочке. Раньше у меня проще было – когда горючку возила. Глядишь, мужики-трактористы нальют бутылочку, а то ещё лигроин был… Правда, опасный дюже, норовит взорваться. Да его солью присыпешь – он и успокоится. Ну, давай ложиться, милая, небось, подъём ранний затеешь?

На кровати легла Евдокия Павловна, а Мария Степановна с кашлем и сиплым стоном забралась на печь. Постель показалась Евдокии мягкой и ласковой, и хоть лезли, путались в голове горькие мысли о жизни и судьбе, уснула она сразу, придавленная дневной усталостью и непомерным моральным гнётом.

Трактора, два стареньких «ХТЗ» с блестящими шпорами, появились в Товаркове к обеду, и Егор Сергеевич повеселел. Лицо его вроде потеряло жёсткость, стали подвижными глазки, в них появилась прежняя острота. Он засуетился, как суетится хозяин при виде неожиданных гостей, громко хлопал себя по брюкам, уважительно глядел на Евдокию Павловну.

– М-да, дела, – бурчал он себе под нос, – дела, значит… Он повёз трактористов на постой куда-то на край деревни, а потом показывал поле под предстоящую пахоту, и Сидорова решила заглянуть в школу, где подходили к концу занятия. Как секретарь, отвечающий за идеологическую работу, курировала она и школы, и там тоже было предостаточно забот. В Товаркове хоть здание нормальное, двухэтажное, дореволюционной постройки (одолело когда-то земство на свои небольшие капиталы), а в других – стены валятся, потолки провисают люлькой, топлива не хватает.

Около школы увидела она двух играющих в песке мальчуганов лет по девять-десять, и спросила с улыбкой:

– Ну что, ребята, из класса вас выпроводили?

Один из пареньков с худым испитым лицом поднял голову, с недовольным видом посмотрел на Евдокию Павловну, пропищал:

– Не-е, с чего вы взяли?

– Да как же, в классе наверняка занятия идут, а вы здесь прохлаждаетесь…

– Не-е, – опять протянул первый мальчик, вытянув свою синюю мордашку, – у нас учительница заболела…

– У неё с голодухи живот схватило, – вступил в разговор второй. Этот был, в отличие от первого, поплечистее, басил, как взрослый, глазки у него были зоркие, острые, чернявые.

– Выходит, занятий нет у вас?

– Ага, – кивнул первый.

– Ну, голодно вам, ребята? – спросила Сидорова. И напрасно спросила – разве по лицам не видно? Вон у того, первого, кажется, каждая жилочка, каждая синяя ниточка на лице отпечаталась.

– Голодновато, – рассудительно ответил первый. И вдруг засмеялся, стрельнул глазами на своего приятеля. – Вот Юрке хорошо. Он тузятины налопается и спит, как сурок.

Юрка впился в приятеля взглядом, пробасил:

– Будя брехать-то!

– Я, тётя, ей-богу, не вру, – ответил первый.

– А что такое тузятина? – спросила Евдокия Павловна.

– А это кобеля у них Тузиком звали. Вот они и съели его весной…

– Так то когда было, ещё по снегу…

Внутри всё похолодело… Тот, первый, что-то ещё говорил, но слух у Сидоровой исчез, будто плотные пробки затолкали в уши. Она беспомощно охнула – что ж творится-то на белом свете?

Она зашла к директору школы Николаю Ильичу Дмитриеву, которого давно знала. Но разговора не получилось. Она что-то спрашивала, говорила, а в ушах стояли голоса ребятишек, этот рассказ про «тузятину». Показалось, что сердце внутри раскалили, разогрели на костре так, что ещё минута – и превратится оно в горящую головешку, в пепел.