Владимир Топорков - Засуха

В общем, тяжёлый разговор произошёл у Андрея с Анютой; кажется, ещё мгновение – и она расплачется, опять погрузится в свои воспоминания. Андрей долго придумывал, чем бы развеселить Анюту, согреть её душу. Он взял её потную горячую руку, сказал с усмешкой:

– Хочешь, я тебе погадаю?

– Как это сделаешь?

– А у меня талант судьбу угадывать…

– Брось ты, Андрюха, заливать. Ты не цыган…

– Не цыган, а судьбу твою угадаю… Хочешь или не хочешь, говори сразу.

– Ладно, ворожи, знаешь, как девчата поют: «Соломон – верный гадатель, отгадай, кто мой страдатель!»

Андрей начал водить пальцами по её потной ладони, и Анюта вскрикнула: «Ой, болит!»

– Ты что? – удивился Андрей, и сам понял причину – на ладонях Анюты он нащупал две водяные подушечки…

– Перестаралась ты, Анюта, – усмехнулся Андрей. – Кто же так работает?

– Да было б ещё больней, если бы я плохо сено сгребала. Сам бы надо мной и смеялся…

Какое-то сладостное предчувствие колыхнулось в груди – выходит, он для Анюты что-то значит, если его слова подействовали на неё, на самолюбие, на желание показаться ему лучше, работящей и сноровистой. Он погладил её ладонь, мягкую, как пух, неожиданно предложил:

– Пойдём, на вышку сходим.

– Да ты что? – Анюта засмеялась легко, открыто – кажется, впервые за весь вечер. Чего там ночью делать?

– Выходит, боишься?

– С тобой мне не страшно, только какой смысл?

– А ты просто так, без смысла…

Деревянную вышку из могучих брёвен построили год назад солдаты на Артюхином поле, как раз почти на дороге из Парамзина в Закустовку. Они связали из сосновых столбов четыре длинных опоры, скрепили толстыми поперечинами, посадив их на болты. На этих поперечинах были настелены полы – получалось что-то вроде смотровой площадки. Вышка была метров под двадцать высотой, и когда в ясный день смотришь с самой высокой точки – все окрестные деревни, как на ладони, домики торчат вроде скворечников, утопая в зелени вётел и садов.

Говорили, что вышку построили на тот случай, что если возникнет война, – с неё можно хорошо корректировать артиллерийский огонь, так объяснял деревенским ребятам лейтенант, командир сапёрного взвода. Правда, тогда его подняли на смех ребята: какая уж тут у них, среди этих ровных, как скатёрка, полей, война, и без этой вышки всё видно.

До вышки от деревни было километра два, и Андрей, подхватив под руку упирающуюся Анюту, потащил к дороге. Она немного посопротивлялась, возможно, чувство здравого смысла подсказывало ей – зачем тащиться по пыльной дороге, но потом и сама рассмеялась:

– Ладно, пойдём, только когда ж ты гадать будешь?

– А вот там, на вышке!

Округа синела всё гуще и гуще, уже первые звёзды задрожали в небе, тишь установилась над миром. Андрею казалось, что в густеющей темноте умерла жизнь. Не было ничего, только стылые звёзды да вот они, разгребающие эту темноту, как при плавании. Он прижался к горячему локтю Анюты – гулко стукнуло сердце, облилось горячей кровью.

Эх, сколько раз потом на фронте, даже, пожалуй, в самой жуткой обстановке, когда султаном вздымалась перед окопом земля, выворачивали наизнанку душу противные поросячьи взвизгивания мин, когда пули визжали над окопом, – вспоминалась эта ночь, этот миг, и на долю мгновения возвращалось в душу радостное, яркое, как те июльские звёзды. Оно таяло быстро, но искорка теплоты оставалась в душе, словно утверждала – ты жив, тебя хранит судьба, как хранит жизнь холодный морозный снег под своей толщей. Придёт время, и эта теплота растопит злость, тяжесть оттолкнёт от души.

Они добрались до вышки, и Анюта приказала:

– Ты первым лезь.

– А ты что, трусишь?

Она засмеялась, но ничего не сказала, но и этого хватило, чтоб понять: дурила ты, Андрей, вперёд женщину пускаешь, чтоб она подолом своим твою голову накрыла, элементарной этики не понимаешь.

Они поднялись на верхнюю площадку. Тихая степь с запахом поспевающих хлебов, цветущего цикория таяла в темноте. Андрей почувствовал, как промокла, прилипла к телу рубашка. Может быть, это от усилий – как-никак поднимался наверх, а может быть, оттого, что рядом была Анюта. Потом он часто на фронте будет вспоминать эту ночь, тихую, счастливую, загадочную, с искрящимся от звёзд небом. Он прижался к Анюте, и она не оттолкнула, тоже склонила голову ему на грудь, пахнущую сухим сеном и ещё каким-то неповторимым степным запахом.

Они долго молчали, вглядываясь в тихую темноту, сквозь которую еле пробивались дрожащие огоньки окрестных деревень, потом Анюта спросила шёпотом: