Андрей Тургенев - Месяц Аркашон

Пока человек мастерит, я внимательно проверяю оконные механизмы. Ставни уже закрыты, это хорошо. Кроме как на одном окне: сейчас сам закрою. Но щеколду все равно лучше поставить на другую дверь: на дверь спальни. Там всего одно окно, и оно далеко от водосточной трубы (если ее, конечно, еще не унесла Марта). Мало ли — ставни. Ветер срубит ставни. Спектакль окончен. Я теперь не Идеальный Самец, я имею право на страх. Человек переставляет щеколду. Сверлит дрелью дыры, ввинчивает грубые тяжелые болты. Я проверяю бар: нет ли микрофонов. В баре обнаруживается непочатая бутылка виски.

— Выпьешь? — спрашиваю я Эльзу. Она смотрит на меня внимательно. Неужели заметила, что я веду двойную игру?

— Не хочу. Пей сам.

— А вдруг она отравлена?

— Она же закрыта!

— А вдруг? Знаешь, такие шприцы с тоненькой-тонкой иглой. Дыры нет вроде, а яд — внутри.

— Хорошо, — вздыхает Эльза. Я наливаю виски в два стакана. Мы чокаемся. «Твое здоровье», — говорю я и пью первым. Человек свое дело сделал. Ему я выпить не предлагаю. Человек собирает инструмент и уходит. Я встаю к двери и картинным жестом выпроваживаю Эльзу:

— Прошу вас, мадам!

— Милый, — говорит на пороге Эльза, — ты здесь береги себя. Если что, звони. И ничего не бойся. В доме только мы.

Я дублирую выпроваживающий жест. В кино это было бы эффектно. Все-таки я неплохой актер.

Я один наконец. Повернуть ключ, набросить щеколду. Сбросить одежду. Что они сделали со мной — Рыбак и Маска Баутта? Яйца на месте. Проверить внимательно складки, нет ли следов скальпеля. Нет. Тело усыпано синяками, как веснушками, но это три толстяка постарались. А где же… Ага, вот оно! Под правым коленом шрам в виде запятой. Не очень длинный, сантиметров пять, но четкий и, кажется, глубокий. Выглядит подозрительно аккуратно. Знак магический эдакий. Я лезу под душ. Господи, какое счастье! Счастье в собственном соку. Я понимаю, зачем люди подымаются в горы или спускаются в пещеры, зачем бегут марафон по пустыне или по глубоким снегам. Зачем, наконец, они воюют в окопах, кормят собой насекомых, зарываются в землю, когда из вражьего окопа грассирует автомат. Чтобы после всех испытаний-лишений залезть под душ. Может быть, Идеальный Муж для того и ходил с Рыбаком в непогоду в море, чтобы испытать потом подлинное блаженство?

И тут меня пронзило — сначала мыслью, а потом болью. Вернее, одной сущностью сначала в виде мысли, а потом в виде боли. Внутренний кинопроектор транслирует кадры из фильма «Игры разума», герою которого вшивают в руку электронную хрень с экранчиком. На экранчике всплывает в нужные моменты код доступа. Сверху остался маленький шрам, отдаленно похожий на мой. Я вижу эпизод — герой сидит под душевыми струями и расковыривает этот шрам. Ищет устройство. Оно исчезло. В минуты опасности на лбу Гарри Поттера шрам начинает гореть. А я уже сижу под струями и заношу над шрамом маникюрные ножницы. Что они мне туда зашили?! Но я боюсь сделать себе больно. Не могу сыграть Героя. Байки о несгибаемых пленниках, отпиливающих ржавым ножом ногу, чтобы выбраться из капкана, всегда наводили на меня панику-тоску. Мне не нужны такие сильные роли. Мне нужно виски, сигарету, еще виски, еще сигарету, подушку и одеяло.

Ночью за стенами буянит Вселенский Зверь. Я слышу не только его иерихонские завывания, но и треск падающих деревьев, и писк мыши, потерявшей норку и расстающейся в саду под кустом со своей тенью, и стеклярусный бой дождя о жесть. Эти звуки не могут просачиваться сквозь толстые стены и дубовые ставни, но я их слышу. Я чувствую, как раскачивается вилла «Эдельвейс». Совсем немного. Микрон на Север, микрон на Юг. Конечно-конечно, ее стены выдержат напор восьми Март. Но тем не менее вилла колеблется. Она смертна, как и все на Планете Дождя. И щеколда на двери накаляется докрасна, как шрам отличника Гарри. Я закатываюсь в одеяло с головой. Я спрятался в домик. Я маленький, а вокруг — большой страшный мир. На улице, во всем свете царствует мрачная Марта. На лестницах виллы «Эдельвейс» толпятся Безголовые Призраки, Венецианские Маски, Мужские Шаги. Я опять беззащитен на этой постели. Так беспомощен покойник, к гробу которого подбираются эксгуматоры. Лопата уже скребет по крышке, а ты мертв и не можешь возразить.

Я засыпаю-просыпаюсь каждый, может быть, час. Может быть, чаще. Проснувшись в пятый раз, я понимаю, что не могу дальше находиться под одеялом в позе эмбриона. Мне тесно мое тело. Внутри меня есть еще одно, и оно больше первого. Шире трахея, массивнее сердце, тяжелее яйца. Совсем немного, но шире, массивнее, тяжелее, длиннее, увесистее. Этого хватает, чтобы распирать меня изнутри, словно газ колбу. Чуть больше — это размер Мертвого Мужа. А может, он тут и ни при чем. Я залез в себя, как залезаю обычно в экранный фантом, и оказалось, что я в себя — не вмещаюсь.