Игорь Сахновский - Семья уродов (1961 год)

Если кому-то еще не расхотелось узнать, что такое любовь, то я сейчас скажу. Любовь — это мафиозный сговор: двое против всех. Такая маленькая сдвоенная крепость, кровосмесительный заговор двух тел и душ против остального мира. Почти все другие варианты любовных отношений — только попытки имитации, суррогатные альянсы, в которые вступают, чтобы спастись от одиночества, утолить похоть, корысть или какую-нибудь практическую нужду. Ну, или потому, что “так принято” среди людей.

Меня зовут Филиппа Рольф. Мне было 36 лет в том январе, когда я, слишком, пожалуй, заинтригованная и взволнованная будущей встречей, отправилась на юг Франции, в Ниццу, ради светского чаепития и короткого знакомства с этой странной парочкой — с Боровом и его женой.

Сразу поясню, чтобы не было недоразумений. Это я сама за глаза, мысленно окрестила его Боровом. А потом и в глаза называла, но тоже мысленно, про себя.

Лет пять назад Боров опубликовал сенсационный роман о любви одного ублюдка к своей несовершеннолетней падчерице, после чего быстро стал мировой знаменитостью, пикантным лакомством для фоторепортеров и газетчиков из разных стран. Пресса теперь кокетливо именовала его мистером Малышкой. Предсказуемо заразный ажиотаж со скандальным, липким запашком докатился и до моего северного захолустья.

У меня набралась эфемерная стопочка газетных вырезок, которые могли пригодиться, самое большее, для того, чтобы допорхнуть почтовым путем до автора — потешить его тщеславие и замарать ему пальцы типографским свинцом. Я так и поступила: нашла без больших усилий адрес и отправила Борову эти никчемные вырезки, сопроводив лаконичным письмом от лица хорошо осведомленной, заинтересованной читательницы.

На ответ я не рассчитывала и не особо нуждалась в нем.

Как раз в те дни у меня произошел разрыв с моей сумасшедшей Хильдой. Она забрасывала меня слезными посланиями в стиле брошенной любовницы, а я отвечала: “Прекрати свои бабские истерики. Не веди себя так, будто имеешь дело с очередным самцом”. Заодно мы лениво доругивались в письмах с мамочкой-аристократкой, которая давно усматривала во мне один сплошной порок или чью-то тяжелую медицинскую ошибку.

Вот на таком неприглядном фоне почта вдруг одарила меня старомодной рождественской открыткой с французской маркой и бегущим, но разборчивым почерком. Я начала читать с конца: “…Если окажетесь на Ривьере, будем рады видеть у нас гостях”.

Ну, конечно же, писал не сам Боров, писала его дражайшая вторая половина (любопытно, как она выглядит?): “Мой муж сердечно благодарит за подборку публикаций о нем…” Обратный адрес: дом 57 по Английской набережной. Надо же, какой щедрый сюрприз.

Я не исключала, что это могло быть всего лишь формой любезности, но сразу твердо решила поехать к ним в январе.

До поездки мы успели обменяться еще парой писем. С оглушительной заботливостью моя корреспондентка задавалась вопросом, где я смогу остановиться, так что мне даже пришлось одернуть ее: “Надеюсь, вам понятно, что я совершенно самостоятельный человек и никого не прошу меня опекать”.

Семейка педантов назначила мне аудиенцию на субботний вечер 14 января. Я приехала накануне, 13-го, и поселилась в одном из самых дешевых мест. Отель находился далековато от нужного адреса, но для меня это не имело значения.

Переоделась после дороги и ушла гулять. Там было на что полюбоваться. Город сиял полукруглым ожерельем, окаймляющим залив Ангелов. Мне чудились радостные обещания в том, как трепетали под ветром цветные парусиновые маркизы и лохматились головы пальм.

Я знала, что эта странная, очень закрытая парочка притягательна для очень многих людей. И слишком многие хотели бы оказаться на моем месте: получить такое же приглашение, чтобы проникнуть в эту неприступную семейную крепость, увидеть ее изнутри. Однако я не позволила себе выказать нетерпеливость и набрала их номер только на следующий день.

Мне ответил неожиданно молодой женский голос: “Когда вы приехали? Еще вчера?! Вы же полдня потеряли! Тогда ждем вас через час”.

Дом 57 нашелся в двух шагах от гостиницы “Негреско”. Это была желтая обшарпанная вилла викторианской эпохи с большими окнами и нарядным выходом к морю. Вот, значит, что выбрали наши затворники-эмигранты. Зимнее убежище на Лазурном берегу.

Я пришла к ним ровно в четыре часа пополудни. Дверь мне открыл сам Боров. Он выглядел точно таким, как я себе его и представляла: слегка моложе своего законного шестидесяти одного; в глаза бросались безупречная холеность, идеальная выбритость щек, уже начинающих отвисать, менторский блеск залысин. Врожденную барственность манер и патрицианскую брезгливость он маскировал чуть наигранной, озорной непринужденностью, которая в любую минуту могла быть сброшена без малейшего сочувствия к неудачливому, неугодному визави.