Лора Белоиван - Чемоданный роман

Город В. — видимо, спятив — подарил мне открытку.

А днем раньше я проснулась в одиннадцать утра от двух помех: в правый глаз влезло солнце, а в правое ухо — фраза: «Вниманию экипажа! Через десять минут на борт судна прибудут власти».

Боже мой, как мне стало страшно. И как это я не кинулась спросонок искать ключи от буфета? Ведь самый кошмарный мой пост-пароходский сон — вовсе не про смещение груза или пусть там учебную тревогу. Мне снится, будто я накрыла завтрак в кают-компании, а время еще осталось, потому что всего двадцать пять минут восьмого, а завтрак ровно в половину. И вот я прихожу в свою каюту поправить перья — причесаться и все такое. А вернувшись в кают-компанию в 29 минут, обнаруживаю, что на столах нихерашеньки нету. Не только сахарниц-стаканов-тарелок-вилок, а и даже скатертей с салфетками, а в буфетной не включен титан и чай не заварен. То есть я понимаю во сне, что накрытые столы мне приснились, а я проспала. И я начинаю метаться по кают-компании, искать скатерти, швырять на столы тарелки, а в мозгах стратегический план на ближайшие полминуты: «кипяток с заваркой у дневальной возьму». И вот, когда все накрыто — я успеваю до половины — и входит первый клиент, я обнаруживаю, что забыла одеться и рассекаю по кают-компании без штанов и в какой-то драной футболке. Обычно я просыпаюсь после этого сна с пульсом под 200. И никак не могу понять, что же тут такого страшного — ну подумаешь, получила бы нагоняй от старпома. Так я по десять раз на дню попадала под его раздачу, ведь у чифа работа такая — строить обслуживающий персонал. Да и завтрак я в реальности ни разу не проспала. Ужин — было дело, а завтрак — никогда. Так что непонятна мне природа моего дежурного кошмара, который так часто провоцируется пароходами, припаркованными под окнами моей квартиры.

А контейнеровоз, на котором ожидались власти, на моих глазах втянул якорь. Это он накануне ночью гремел цепью, но фиг что получилось разглядеть в окно: такой туман был, что даже топовые огни не просматривались.

Да тут постоянно туман, боже мой. Ветер и туман — летом, ветер и солнце — зимой. Ветер принес в город В. важнейшие из искусств — суси и мураками, да только в туман легче летать, чем ходить. Единственное, надо как следует научиться рассчитывать точку приземления. Это оказалось самым трудным: слушай, сука, песню ветра.

Был сильный ветер, и меня снесло вглубь микрорайона «Моргородок». Для тех, кто никогда не был в городе В., следует пояснить, что Моргородок расположен между Второй и Первой Речками, и если бы я не успела вовремя выпустить шасси, меня бы долбануло клювом об антенну на крыше девятиэтажного кирпичного дома по улице Ульяновской. Здесь, внезапно для себя уволившись из пароходства, я снимала комнату в трехкомнатной квартире. Еще одну комнату, поменьше, занимала студентка меда Ирка. В третьей, похожей на развороченное браконьерами медвежье логово, жила сама квартирная хозяйка Любовь Аркадьевна.

Аркадьевне было лет 55 плюс-минус 15. Иногда она работала санитаркой в роддоме номер шесть: ее оттуда не выгоняли, потому что в начале каждого пике она честно уходила на больничный. По квартире Любовь Аркадьевна рассекала в белой ночнухе со штампом «МИНЗДРАВ СССР» на спине.

Муж Аркадьевны, моторист из пароходства, к тому моменту уже года три как переехал на Морское кладбище, и добропорядочные соседи рассказывали, как Аркадьевна, в жопу косая, проспала вынос гроба, а потом не верила, что ее Борисыча уже закопали. Традиционным задвигом нетрезвой Аркадьевны было часа в два ночи засобираться навестить мужа, и мы с Иркой каждый раз ловили вдову на пороге квартиры, насильно лишали ее верхней одежды и укладывали в берлогу, где она еще минут двадцать горестно материлась, а потом засыпала тихо-тихо.

Однажды она явилась домой с разбитой башкой. Дверь открыла я. Когда из темноты лестничной площадки выступил умирающий сын Ивана Грозного, я упала в обморок. Ирка выбежала на шум и оказала нам медицинскую помощь. Впрочем, я очухалась сама, но еще немного посидела под вешалкой. А потом встала и пошла на звуки. Они доносились из хозяйкиной комнаты. Аркадьевна сидела на трюмо и плакала так, будто недоразумение с переездом Борисыча случилось только что. Ирка поливала ее желтой жидкостью из литровой банки.

— Ни хрена страшного, — сказала она.

— Это моча? — уважительно спросила я.

— Аура. Фурацилин.

— Может, «скорую» вызвать?

— Да у ней только кожа рассечена. — Ирка ковырялась в хозяйской башке и что-то там с интересом рассматривала.