Никколо Амманити - Я заберу тебя с собой

Стоп.

В этой песне заключена истина.

В этой песне больше правды, чем во всех книгах, во всех глупых стихах о любви. Подумать только, она случайно нашла эту кассету в журнале. Выдающиеся деятели итальянской эстрады. Она даже имени этой певицы не знает. Не разбирается в этом.

Но пела та о великой правде.

Эту песню должны выучить ученики.

«Наизусть», — пробормотала Флора Палмьери, проводя ладонью по лицу.

Вкл.

«Ты прекрасна-а! Ты прекрасна-а! А-а-а!»

«Он говорил тебе: ты прекрасна… А-а-а!» — запела и Флора, но звучало это так, словно у нее сели батарейки.

— Ты прекрасна.

Она открывает глаза. Губы, целующие ее.

Легкие поцелуи в шею. Легкие поцелуи в ухо. Легкие поцелуи в плечи.

Она запускает руку в его волосы. Волосы, которые он подстриг ради нее («Ну, так я тебе больше нравлюсь?» — «Конечно, так ты мне больше нравишься!»).

— Что ты сказал? — спрашивает она, протирая глаза и потягиваясь.

— Я сказал, что ты прекрасна.

Легкие поцелуи в шею. Легкие поцелуи в правую грудь.

— Скажи еще раз.

Легкие поцелуи в правую грудь.

— Ты прекрасна.

Легкие поцелуи в правый сосок.

— Еще раз. Скажи это еще раз.

— Ты прекрасна.

Легкие поцелуи в живот.

— Поклянись, что не врешь.

Легкие поцелуи в пупок.

— Клянусь. Ты — самое прекрасное, что я видел. А сейчас ты позволишь мне продолжить?

И снова поцелуи.

Пьетро проскользнул внутрь головой вперед, как рыба в бочонок.

Вытянул руки, уцепился за кирпичи и подтянулся.

И оказался на полу рядом с биде.

Ванная.

Музыка.

«Но я шла искать тебя по улицам среди толпы людей, мне казалось, что, внезапно обернувшись, я увижу тебя снова. Я будто вновь слышу: „Ты прекрасна-а!“»

Лоредана Берте.

Он знал эту песню, потому что у Миммо был диск.

Он поднялся.

Темно.

И очень жарко.

Он уже вспотел.

И запах… неприятный.

Секунд двадцать он не видел ничего. Он находится в ванной, в этом он не сомневался. Включенная лампа была прикрыта и ничего не освещала. Остальная комната тонула во тьме. Зрачки расширились, и он наконец все разглядел.

Учительница Палмьери лежала в ванне.

В руках она держала старый кассетник, из которого раздавалось: «Ты прекрасна!» Провод тянулся через всю ванную к розетке у двери. Кругом страшный беспорядок. По полу раскидана одежда. В раковине мокрые тряпки. Зеркало все перемазано в чем-то красном.

Палмьери выключила магнитофон и поглядела на него. Как будто Пьетро, входящий к ней через окно, был привычным, нормальным явлением.

Но сама она нормальной не была.

Абсолютно.

Так изменилось ее лицо, сильно похудело (такие лица были у евреев в концлагерях), кроме того, в ванне плавали размокшие куски хлеба, банановые шкурки и телепрограмма.

Учительница спросила с легкой тенью изумления:

— А ты что тут делаешь?

Пьетро опустил взгляд.

— Не волнуйся. Я уже не стесняюсь. Можешь смотреть на меня. Что тебе нужно?

Пьетро посмотрел и снова опустил глаза.

— В чем дело, я тебе противна?

— Нееет… — сконфуженно протянул он.

— Тогда посмотри на меня.

Пьетро пришлось посмотреть на нее.

Она была бледная, как труп. Или, скорее, как восковая фигура. Желтоватая. А груди были как две огромные сырные головы, лежащие на воде. Сквозь кожу виднелись кости. Живот огромный, раздувшийся. И рыжие волоски. И длинные руки. И длинные ноги.

Она была ужасна.

Флора подняла голову, посмотрела в потолок и крикнула:

— Мама! У нас гости! К нам зашел Пьетро. — Повернулась, словно кто-то с ней говорил, но никто не ответил. В доме царила гробовая тишина. — Не волнуйся, это не тот, что приходил раньше.

«Она чокнулась», — подумал Пьетро.

— Нам ведь хорошо?

Флора улыбнулась.

— Ты что не отвечаешь? Так хорошо нам вместе или нет? — настаивал он.

— Да. Нам хорошо.

Они сидели обнявшись на песчаной дюне в тридцати метрах от берега. В корзинке лежали завернутые в фольгу бутерброды и бутылка красного вина. Море было грустным, таким серым, морщившимся от ветра. Одного цвета с небом. А воздух — таким прозрачным, что, казалось, можно увидеть полосатые трубы Чивитавеккьи.

Он взял гитару и начал играть. Один пассаж давался с трудом. Он начинал пару раз заново.

— Это милонга. Я сам сочинил. — Потом перестал играть и поморщился. — Что это мне там мешает? — Сунул руку в карман штанов и вытащил синюю бархатную коробочку. — А, вот это что. Гляди-ка, что можно в карманах откопать.