Роберт Кормер - Герои

Однажды, когда она направлялась к выходу. На ее лбу собрались капельки пота. Они напоминали капли дождя на белом фарфоре. И она сказала: «Привет, Френсис». В ее голосе была все та же странная издёвка, которую я слышал, когда она предупредила меня о том, чтобы я не сверзился с перил. Давясь и кашляя, я сумел сказать «Привет», но я не был способен принести вслух ее имя.

Она замедлила шаг, словно собиралась сказать что-то еще. Наши глаза встретились так же, как и тогда, в классе Сестры Матильды, и я испытал те же чувства. Спустя момент, когда она удалялась, оставляя за собой приятный аромат, смешивающийся с запахом ее пота и с образом ее тела, парящего по воздуху. Она больше не напоминала мне Святую Терезу, а скорее девушек из некоторых журналов, продаваемых в «Аптеке Лурье», от изображений которых мое сердце начинало биться сильнее, а колени начинали дрожать.

Ее посещения Врик-Центра сделали мою жизнь еще полнее и насыщенней.

И, наверное, поэтому так меня бесил Джой ЛеБланк, когда он говорил, что чувствует запах смерти, которым пронизано это помещение.

— Ты слишком много говоришь, — сказал я ему, хлопая за собой дверью, когда однажды мы выходили из Врик-Центра.

— Смерть, — произнес он. — Подожди — увидишь.

Вздрогнув от тяжелых капель дождя, я удаляюсь от Врик-Центра. Мне известно, что бедный Джой ЛеБланк погиб на берегу острова Ива Джима в южной части Тихого Океана. В конце концов, он был прав.

Во Френчтауне я почти уже месяц. Март перелился в апрель, но в небе висят все те же толстые и низкие облака, и почти каждый день льет дождь. Иду по улице, и люди уже приветствуют меня, кивая или улыбаясь, потому что я стал известной личностью. Моя потертая армейская куртка говорит о том, что я ветеран, а сейчас к ветеранам относятся как никогда хорошо.

Остановившись перед магазинами на ступеньках, ведущих в Церковь Святого Джуда на углу Третьей и Механик-Стрит, я наблюдаю за Лэрри ЛаСейлом. У него все та же походка Фреда Астера и та же улыбка кинозвезды. А я подумываю о пистолете, спрятанном у меня в рюкзаке. Мне не терпится за ним вернуться.

Иногда яостанавливаюсь у женского монастыря и с удивлением ловлю себя на мысли, что, возможно, его стены скрывают от меня Николь.

В «Сент-Джуд-Клабе» ветераны, как и всегда, громко приветствуют меня, похлопывая по плечу и сразу же освобождая для меня место у бара или в толпе среди биллиардных болельщиков. Они с уважением относятся к моему молчанию и анонимности. Все говорят теперь о новых «Черри» и «Фордах», сходящих с конвейеров Детройта, и о свободном выходе на Третью Стрит без необходимости отдавать честь офицеру, и еще о возможности переодеться в гражданскую одежду вместо униформы.

Артур, Арманд и Джо все еще остаются завсегдатаями клуба. Никто из них пока еще не стал ни полицейским, ни пожарником, не поступил в институт и не начал работать на фабрике. И это — лишь затянувшееся затишье между одной жизнью и другой. Они пьют пиво или вино, играют в бильярд или просто разговаривают. Они все время разговаривают, вспоминая дни перед самой войной, монахинь в школе прихода Святого Джуда, длинные проповеди Отца Балтазара, бейсбол на Картировских Полях и таинственного незнакомца, посетившего Френчтаун прошлым летом, который как никто мог отбить мяч битой, а потом побежать за ним с такой скоростью, что многие думали, что за ним скрывался инкогнито какой-нибудь игрок из главной лиги. Еще они могут вспомнить Беби Рут или Лу Герига.

Пиво в моем стакане становится теплым и выдохшимся, а я продолжаю быть начеку, если вдруг появится Лерри ЛаСейл, или кто-нибудь упомянет его имя.

Старик Стренглер подливает мне в стакан пива и не возражает, если не заказываю еще. Он — бармен, уборщик и большой любитель о чем-нибудь поспорить. Артур рассказывал, что в былые времена Старик Стренглер выступал борцом на карнавалах, проводимых во Френчтауне. Он часто побеждал приезжих чемпионов, которые боролись с местными борцами. Он был знаменит своим удушливым захватом, парализующим противника. Он со временем охрип. Артур говорит, что на одном из таких карнавалов он получил сильный удар в кадык от поверженного им противника. У него редкие седые волосы, но в глазах всегда ясность и осторожность, а под его белой рубашкой рисуются сгустки мышц, и галстук-бабочка шевелится, когда он говорит.

И всегда приходит момент, когда в этом клубе внезапно наступает тишина, словно все устали, но идти домой еще слишком рано. Музыкальный автомат молчит также. Я наблюдаю, и вижу. Вижу, как у Артура дергается угол рта, словно его губы растягивают какие-то невидимые пальцы. Арманд уставился в пустоту и видит что-то, невидимое всем остальным. В его глазах внезапно появляется вспышка… чего? …ужаса? …кошмара? Когда я отворачиваюсь, то вижу Джорджа Рочела, треплющего рукой завязанный рукав, где должна быть другая его рука, наверное, утонувшая где-нибудь в южной части Тихого океана или оставленная в густых джунглях, как однажды прошептал мне Артур. В нарастающей тишине слышу свой собственный голос. Он звучит необычно громко в моих ушах, когда я, наконец, задаю вопрос, возникший у меня с того момента, когда только прибыл во Френчтаун.