Иосиф - Эшелон

В памяти проявился эпизод, случившийся в Москве четверть века тому назад. Тогда у нас гостил американский астроном-солнечник Гарольд Зирин — ныне один из ведущих специалистов в этой важной области астрономии. Его нищий дед по фамилии Цирюльников приехал в Америку из Минска и превратился в Зирина. Как-то раз, развлекая заморского гостя, я с компанией сослуживцев повел его в мастерскую своего брата-скульптора. Шли пешком. По дороге, когда все сюжеты для светской беседы были исчерпаны, я обратился к жене Гарольда и почему-то спросил ее: «Мери, а Вы еврейка?» «Нет, я методистка», — последовал ответ. Я не успел еще преодолеть сильный позыв к хохоту, как острый умом Гарольд спросил меня на своей версии русского языка: «А почему у Вас в паспортах пишут «русские», «украинцы», «еврейцы» (так и сказал), ведь это нехорошо! Это — фашизм!» Я ничего ему не ответил.

Да и что я ему мог сказать? Что юноше или девушке, если они по паспорту «еврейцы», попасть на астрономическое отделение Московского университета практически невозможно? За последние 20 лет (1962–1982 гг.) на это отделение (прием 30 человек в год) не принят ни один еврейский студент. Это отделение является частью физического отделения МГУ. Ежегодный набор на этот факультет 600 человек. Каждый год за последние 20 лет я задаю знакомым членам экзаменационной комиссии один и тот же вопрос: сколько же принято евреев? Ответ: от одного до трех, в среднем это составляет 0,3 %. Причем это далеко не самые способные ребята. В царской России процентная норма для евреев, поступающих в Московский университет, была, кажется, 3 % (в Новороссийский университет — 10 %). Вот такие пироги…

В этой связи я вспоминаю забавный эпизод, случившийся в Астрономическом институте им. Штернберга (астрономическая часть МГУ) лет 10 тому назад. По кафедре астрофизики там проходил очередной конкурс. Некий Курдгелаидзе, сотрудник известного физика-теоретика Д. Д. Иваненко (кстати, отец последнего был до революции председателем полтавского отделения Союза Михаила Архангела). Иваненко не смог пристроить своего питомца на своей кафедре и ловко протащил его на нашу маленькую кафедру, где постоянно был острый дефицит штатных единиц. Ясно, что этот Курдгелаидзе был нам нужен, как пятое колесо телеге, и представлялась удобная и соблазнительная возможность завалить его на конкурсе, освободив тем самым ставку. Да и занимался он каким-то мудачеством совершенно непонятного рода, как впрочем и его шеф Иваненко, чья громкая слава была уже в далеком прошлом.

Сам Иваненко прекрасно понимал сложность положения и поэтому явился на наш Ученый совет собственной персоной. Желая убедить этих темных пентюхов-астрономов в важности тематики Курдгелаидзе, он выступил с пламенной речью в защиту фундаментальных наук. Полемизируя с возможными оппонентами, он патетически воскликнул: «Что же это получается, товарищи? Выходит так, что если бы на этом вашем совете проходил по конкурсу сам Эйнштейн, вы бы его забаллотировали?» «Его бы забаллотировали по совершенно другой причине», — спокойно и довольно громко сказал я со своего места, прервав бурный поток красноречия сына бывшего шефа полтавских черносотенцев. Воцарилась мертвая тишина. Иваненко так и стоял с открытым ртом. И только через минуту по конференц-залу ГАИШ прошла ударная волна смеха. Всем почему-то стало очень весело. Впрочем, Курдгелаидзе завалили.

Все это было давно, но с тех пор положение с этим проклятым вопросом не изменилось ни на йоту. Понимая полную безнадежность, еврейские юноши и девушки почти перестали подавать заявления о приеме на физический факультет МГУ, в ФИЗТЕХ, МИФИ и прочие престижные ВУЗы, где, кстати сказать, конкурсы сейчас прямо-таки мизерные. Заявления все больше подают в технические ВУЗы, где пока еще есть шансы. Пока. Впрочем, бывают достойные внимания исключения. Один такой случай я особенно болезненно переживал летом прошлого, 1983 года.

Общеизвестно, что ранняя одаренность детей — привилегия музыки, математики и шахмат. Какой-нибудь шестилетний клопик может виртуозно играть сонатину Моцарта или обыграть лысых дядей в остром варианте древнеармянской защиты. Но до 1977 года я что-то не слыхал о примерах ранней одаренности в астрономии. Поэтому я был безмерно удивлен, когда ко мне в ГАИШ привели маленького 10-летнего мальчишку по имени Антон. Выросший в чисто гуманитарной семье каких-то киношников, Антоша с крохотных лет обнаружил пламенную любовь к астрономии и глубокое ее понимание. Я, не поверив, стал его придирчиво экзаменовать. Антон отвечал безупречно и как-то не по возрасту четко. Пораженный, я устроил жестокий эксперимент: в соседней комнате экзаменовались два аспиранта по общей астрофизике. Эти, рекомендованные своими кафедрами, балбесы, тяжко потея над заданием, явно зашивались. Я подозвал Антошу и с ходу задал ему те же вопросы, что и аспирантам. Ответы были по форме, конечно, элементарны, но по существу — совершенно правильными. За такие ответы, доказывающие полное и активное понимание предмета, я безоговорочно ставлю студентам пятерки.