Роберт Кормер - Восемь плюс один

Я аж отшатнулся в ужасе, будучи потрясенным заговором, предательством матери, ее нелояльностью к отцу. Я выбежал на улицу, как оказалось, чтобы встретить его, и увидел его возвращающимся с работы. Я впервые узнал своего отца не просто как огромного человека, гневно ревущего или разражающегося раскатами смеха, выпивающего невероятное количество пива, и чьи слова были законом, а еще о том, что он внезапно мог быть предан, просто, чьим-нибудь одобрением у него за спиной. Я всматривался в глубокие линии на его лице, в сеть морщин вокруг глаз, которые всегда прямо смотрели мне в глаза и сильно напоминали ткань паутины, и понял, что это был результат длинных, тяжелых дней на работе и проблем в семье. И вместо того, чтобы вывалить ему все, что узнал, я тихо и застенчиво ему улыбнулся, и внезапно по всему моему телу прокатилось тепло и зуд.

В следующее воскресенье, где-то в полдень, я чуть не присел от удивления, когда, выглянув из окна гостиной, увидел Арманда, идущего по тротуару с девушкой. Он нежно держал ее за локоть, будто она была хрупкой и самой дорогой вещью на свете. Он не смотрел на дорогу, а лишь поедал ее глазами. И мне стало ясно, что остального он видеть и не мог, только ее: она была стройна, белокура и красива, и одета во что-то розовое и белое — в цвета, смешивающиеся с мягкими оттенками ее тонкого лица. Осенний ветер вдруг усилился, и она подняла руку, чтобы придержать свою крошечную розовую шляпу, это был жест, полный изящества и благородства. Я бы не удержался, чтобы пробежать милю, за ее шляпой, если ветер сорвет ее и унесет.

Мать стояла рядом. Ее щеки налились краской, глаза раскрылись. Казалось, что ее застали врасплох на месте какой-нибудь мерзкой пакости, будто на экране кино в сериале, который я видел в прошлое воскресенье на дневном сеансе.

— Да, поможет нам Бог, — прошептала она, затаив дыхание. Расправив плечи и глубоко набрав в легкие воздух, она окликнула отца. — Луи, посмотри, какая к нам идет компания. Они приближаются… по улице…

Отец сидел на кухне и слушал по радио трансляцию бейсбольного матча «Ред-Сокс». Он громко застонал:

— Компания? Кому нужно придти в воскресенье после обеда, чтобы бы потревожить человека? — по выходным и вечерам отец претендовал на тишину и покой, но когда кто-нибудь приходил, то он начинал играть роль лучшего хозяина дома, доставая все пиво, требуя от матери быстро накрыть на стол, что-нибудь приготовить. Пришедшим обычно было нелегко уйти, потому что отец всегда настаивал на еще одном стакане пива, на еще одной шутке, еще одном споре.

Мать поприветствовала Арманда и Джессику еще в прихожей. Отец вошел в гостиную, зевая и завязывая галстук. Войдя внутрь, Арманд застал его с широко открытым ртом. Отец затянул галстук, и его рот неожиданно закрылся. Он твердо стоял в дверях.

Когда вошла девушка, то мягкий аромат духов наполнил воздух. У нее были синие глаза, и я впервые понял, что синий был самым красивым цветом в мире.

— Знакомьтесь. Это — Джессика Стоун, — объявил Арманд, его рука все еще держала ее за локоть, но уже в попытке защитить. Джессика, это мои отец и мать (мне нужно было подавить смех над его официальной формальностью). — И мой брат Джерри, — добавил он, показывая на меня. — Остальные дети где-то на улице, играют.

Джессика нерешительно улыбнулась, и я увидел дрожащую руку, которую ей некуда было девать. Арманд предложил ей сесть на кушетку у стены. И мне стало интересно: болели ли ее щеки, казалось, что улыбка причиняла ей боль. «И неудивительно», — подумал я, глядя на отца в дверях, напоминающую статую разгневавшегося бога.

Мать, казалось, была всюду, сразу и везде. Она поправила занавески, стерла невидимое пятнышко пыли в конце стола, коснулась плеча Арманда и попросила меня удалиться из комнаты. Я слышал, как угрожающе скрипнуло большое кожаное кресло, когда в него грузно сел отец.

Потеряв всякий стыд, я стоял около двери, напряженно вслушиваясь в каждый звук и нюанс их беседы. Мать и Арманд продолжали странную беседу о погоде, подробно обсуждая падающие листья, их цвет и форму, о бесконечном дожде, льющемся на протяжении всех выходных, о ночных похолоданиях. Этот идиотский разговор мне уже до чертиков надоел. Наконец, наступила огромная тишина, поглотившая всех и вся, что было в комнате.

Роджер Луизье позвал меня снаружи, и в тревоге я вспомнил, что мы, как предполагалось, собирались в кино. Я не ответил, надеясь, что он уйдет.

Спустя которое время, отец прочистил горло.