Меир Шалев - Русский роман

На том месте, где сегодня располагается «Кладбище пионеров», дедушка разбил большой сад. Между рядами он прорыл оросительные канавки, но, чтобы не мучить деревья в жару, поливал их только ночами. Когда его одолевала усталость, он швырял шланг в начало канавки и ложился поспать в ее конце. Вода медленно наполняла углубление, а когда она подступала к его ногам и будила, он вставал, перекладывал шланг в следующую канавку и засыпал снова. Эта его привычка вызывала множество толков в деревне. «Он делает все, только бы не спать дома», — возмущенно шептала Фаня Либерзону. А были и такие, которые говорили, что если в одну несчастную ночь Миркин, упаси Бог, не проснется, то вода зальет весь его сад, и тогда в деревню вернется болото.

Дедушка не обращал внимания на все эти разговоры. Каждое утро он возвращался домой, дрожа от холода и счастья, запахи влажной земли поднимались от его кожи, и под его руками сад уже на второй год принес большие красивые плоды.

В тот год к нам пришел с визитом Зайцер из кибуца в Иорданской долине. Это был старый дедушкин товарищ. Он никогда никому не жаловался вслух, но нетрудно было понять, что жизнь в коммуне ему не подходит. Дедушка предложил ему остаться у нас. Зайцер согласился, но выставил условие, что их старая дружба не повлечет за собой никаких поблажек. Он считал себя обычным простым работягой и таким хотел остаться. Он был так скромен, что наотрез отказался жить в нашем доме.

«Почему он спит в коровнике? — допытывался я у дедушки. — Почему старый Зайцер живет с коровами, а не с нами?»

«Потому что старый Зайцер упрям, как осел, — улыбался дедушка. — Так он привык, и так он хочет».

Зайцер был вегетерианцем и лишь изредка соглашался взять из рук бабушки, которая очень его любила, кусок пирога, но потом всегда страдал от угрызений совести и несварения желудка.

Он оставался у нас вплоть до своей ужасной кончины. Его удивительная способность вести на пахоте прямую, как линейка, борозду вызывала всеобщее восхищение. Он брался за самые тяжелые работы и только по субботам уходил в поля на долгие одинокие прогулки — понюхать полевые цветы и поразмышлять о жизни.

«Возьми меня с собой, — просил я и бежал босиком за ним следом. — Возьми меня с собой, Зайцер!» Я знал, что годы назад, когда бабушка умерла, Зайцер взял на себя заботу о моем дяде Аврааме, нянчил его и носил на спине, «как мешок с мукой», на эти свои прогулки в полях. Но со мной и с моими двоюродными братьями он уже не играл, потому что к тому времени постарел и тело его было измучено изнурительным самоанализом. И теперь он носил на спине одни только воспоминания и жизненные уроки.

«Не приставай к нему, Барух, — говорил мне дедушка. — Это его выходной день. У каждого есть право и потребность время от времени побыть одному».

Широкое тело Зайцера медленно исчезало по мере того, как он удалялся. Сначала его заслоняли деревья сада, потом оно появлялось снова, словно муха на фоне далекого желтого жнивья, и, наконец, окончательно скрывалось за отдаленным срезом горы.

«Это были трудные и прекрасные времена, — рассказывал мне Пинес у себя на кухне. — Мы ходили босиком и в лохмотьях, как гаваониты [63] Гаваониты — жители древнего, часто упоминаемого в Библии города-царства Гаваона. («Жители Гаваона… и обувь на ногах их была ветхая с заплатами, и одежда на них ветхая», Иисус Навин, 9:3–5). , но сердца наши рвались из груди».

Летом они вместе молотили пшеницу. Восемнадцать мужчин крутили барабан и орали друг на друга, как сумасшедшие, когда барабан застревал. Женщины приносили на гумно коржики и домашнее вино, и по ночам огромные скирды неудержимо влекли к себе змей, влюбленных и любителей хорового пения.

«Сломанные соломинки в волосах, — мечтательно сказал Ури. — Вот самое прекрасное украшение женщины».

«Каждая редиска, раскрасневшаяся на грядках, каждый новорожденный ребенок и теленок были обетованием и надеждой. Процент жирности молока поднялся до четырех, и первые триста шестьдесят яиц были заложены в новый керосиновый инкубатор», — рассказывал Пинес на уроках истории. Рылов начал надолго исчезать, и все были уверены, что он уходит добывать оружие и шпионить в Сирии, пока не выяснилось, что он усовершенствовал тайник в огромном сточном колодце возле его коровника и теперь прячется там, готовясь к самому худшему, и выходит наружу только затем, чтобы глотнуть свежего воздуха.

«Трудовая бригада имени Фейги Левин» уже не существовала, как будто исчезла в далеких облаках. «Трудно назвать это расколом, — сказал всезнающий Мешулам. — Скорее, расформирование, а может, и просто распад, кто его знает? А сами они молчат. Я думаю, это случилось после рождения Авраама».