Эндрю Круми - Принцип Д`Аламбера

Пфиц на некоторое время задумался.

— Однажды я видел попугая, — сказал он, — который умел говорить в точности как человек. Птица говорила женским голосом и знала великое множество фраз. Насколько я понимаю, ее можно было выучить рассказывать истории. Но поведение попугая ни в коем случае не привело бы меня к мысли, что за ним стоит что-либо, кроме желания имитировать человеческий голос и заработать от владельца лишний орех в награду.

— Почему это так существенно, Пфиц?

— Потому что, отдавая массу времени попыткам изучения языка этих слизистых созданий, вы, возможно, будете в основном наблюдать автоматические действия, производимые без всякого сознательного намерения. То есть вполне вероятно, что вы впадете в иллюзию разговора со слизистыми людьми (или существами, которых вы принимаете за людей), в то время как в действительности их слова пусты и лишены какого бы то ни было смысла. Итак, каким образом сможете вы решить, являются ли слизистые существа разумными, или их поведение — автоматическое и инстинктивное, как у муравьев или попугаев, а следовательно, для них самих лишено всякого осознанного значения?

— Ты заблудился в дебрях философии, Пфиц. Просто и без затей подумай о мире, который тебя окружает, хотя бы о только что упомянутых тобою муравьях. Разве может кто-нибудь назвать их поведение разумным?

— Вы всего лишь «знаете», что они неразумны, потому что они — муравьи. По каким признакам в таком случае смогут слизистые люди отличить поведение муравьев во дворе от нашего осмысленного поведения?

— Действия муравьев отличаются повторяемостью и автоматизмом, а наши — сложны и разнообразны.

— Следовательно, вы утверждаете, что упорядоченное поведение есть признак инстинктивности. Итак, самое разумное поведение из всех — это полностью случайное поведение. Так как же могут слизистые создания продемонстрировать нам свой разум?

— Ну например, они могли бы, используя подручный материал, построить себе укрытие,

— Как это делают птицы?

— Или они могли бы реагировать на мои слова.

— Как это делает собака?

— Или показать, что они знают о собственном существовании.

— Как обезьяны, которые узнают свое отражение в зеркале?

— Ну хорошо, — сказал Гольдман. — Полагаю, что, если бы я захотел узнать, обладают ли они человеческим разумом, мне пришлось бы общаться с ними, и через это общение я смог бы воспринять, что они способны мыслить.

Пфиц торжествующе рассмеялся:

— Но ведь мы уже договорились, что, даже если мы убедим себя в том, что сумели расшифровать их язык, это убеждение ничего нам не скажет. Кто знает, может быть, в действительности мы изобрели несуществующий язык или — такое тоже возможно — его выражения инстинктивны и не имеют ничего общего с человеческим сознанием. Истинным может оказаться и утверждение о том, что, чем более разумными окажутся эти создания, тем меньше у нас шансов понять их, поскольку их язык окажется сложным и абстрактным в отличие от языков тех божьих тварей, которые в своем обиходе пользуются двумя звуками: «пошел вон» и «я здесь».

Гольдман тяжело вздохнул:

— Значит, понять их у нас меньше шансов, чем заговорить с нашими земными животными.

— Именно так, — подтвердил Пфиц. — А если не так, можете считать меня полным простофилей. По крайней мере этот спор помог нам скоротать время.

Гольдман ни в малейшей степени не был удовлетворен исходом дискуссии, зато по горло насытился философствованием Пфица.

— Я уверен, что все эти идеи ты позаимствовал из книг, так же как и все свои истории.

— Конечно, господин. Будь это мои идеи, я вряд ли стал бы бесплатно раздавать их незнакомцам вроде вас, верно ведь? Я же говорил вам, что прочел всех великих философов и добрую толику не столь великих. Граф всячески поощрял мои занятия. Кроме того, много интересного я почерпнул из общения с посетившим дом графа человеком, который полностью потерял память.

Пфиц рассказал, как однажды, когда он занимался своими обычными утренними делами, а граф наверху, как обычно, читал, кто-то громко постучал в дверь. Открыв ее, Пфиц увидел на пороге жалкую фигуру худого, оборванного и грязного человека.

— Мы не любим, когда здесь околачиваются такие оборванцы. Убирайся! — («Видите ли, — объяснил Гольдману Пфиц, — это произошло до того, как я сам превратился в нищего. Последующие испытания научили меня мыслить более широко».) — Убирайся!

— Сжальтесь надо мной, господин, — произнес незнакомец. — Я прошу только дать мне немного воды.