Эльмира Нетесова - Судьбы в капкане

— Сегодняшние женщины — не прежние, — вздохнул Мишка с сожаленьем. И вдруг внезапно вспомнилось усталые глаза, бледное лицо женщины, работавшей напротив уже почти год. Он не знал ее имени, никогда не общался с нею. Знал, что она его коллега — ревизор и больше ничего. Он даже не взглянул в ее сторону ни разу. Она его не интересовала. Понятно, что женщина была старше Мишки. О чем с нею говорить, что могло быть общего? Но вот вспомнил, что когда он зверски уставал и белый лист бумаги казался черным, падала ручка из руки, а глаза ничего не видели, перед ним появлялась чашка кофе. Кто его сделал и поставил перед ним, парень не задумывался. Он пил его, смакуя, мелкими глотками и отдыхал, приходил в себя. А уже через полчаса снова брался за работу. Усталость как рукой сняло. Так было и вчера, и сегодня.

Он даже спасибо ей ни разу не сказал. Видимо, она и не ждала благодарность. Но как вовремя и кстати выручала его. А почему, за что? Вряд ли бы они узнали друг друга, столкнувшись на улице нос к носу. Она была неразговорчивой, ее никогда не звали к телефону, Мишка даже не слышал ее голос. Она раньше всех приходила на работу и уходила последней.

— Выходит, она одинока. Только тем спешить некуда, а возвращаться в пустоту нет желания. У нее случилась какая-то трагедия. Только такие, пережившие тяжкое горе, нелюдимы, недоверчивы и молчаливы. О ней никто ничего не знал и не рассказывал, все потому, что ни с кем не дружила и не общалась. Среди людей оставалась одна и продолжала жить в своей раковине молчания и недоверия.

— Но меня она как-то выделила изо всех, — подумал парень.

— Надо завтра прихватить на работу кофе и сахар. Поставлю перед нею. Заодно и коробку конфет возьму, чтоб не считала жлобом. Глядишь, и познакомимся, — улыбнулся Мишка. И услышал:

— Оно нонче всем тяжко, хочь мужикам иль бабам. Спробуй проживи на пензию? Никто не смогет. Вот и приходится на кусок хлеба, почти по пояс в могиле, а идтить на работу, чтоб с голодухи серед дороги не завалиться. На детей надежи нет. Сами бедствуют нещадно. Вона хочь и мои двое. Навроде не дурные вовсе. При образовании. А получки ихней, коль всурьез разобраться, на неделю семье не хватит. Хочь и детей немного. У каждого всего по двое. Глядишь, я в энтот месяц старшему пензию отдам. Хоть чуть подмогну, — говорил дед неведомо кому, уставясь в темноту подслеповатыми глазами.

— Слышь, Миша! А твой отец вам подсобляет?

— Я сам работаю. Нам с матерью хватает.

— Ой, детка! Кому теперь хватает и чего? Вон твоя мамка как приехала сюда в халате в горошек, по сей день в ем ходит. Вот тебе и хватает! А и Хасан не зажирел с новой бабой. Все в тех же портках ходит. И обувка старая, с ног сваливается. Трудная эта жисть. Неможно в ей подличать. А ен шибко виноватый, вот и наказал Господь. Живет Хасан без радостев. Всюду лишний, всем чужой. Помрет и помянуть станет некому. А уж пожалеть и оплакать навовсе никого не сыщется. Холодно будет ему на том свете и горько. Никого он под сердцем не согрел. Я на что старый пень, а и то об своем думаю. Квартиру старшему внуку отписал. А все что на счету — младшему. Чтоб похоронили без мороки. И помянули по-родственному, не ругая, что про завтрашний день забыл.

— Дед, никто без могилы не останется. Всех хоронят. Какая разница мертвому, что о нем живые скажут? Всем не угодишь…

— Оно так Мишанька! Но пока жив человек, думать надо об добре, не сеять зло в нынешнем, не забижать никого, оставить теплую память про себя, чтоб завтра вслед гробу никто не плюнул и не таил обиду на ушедшего.

— Да кто теперь о том думает? — отмахнулся Мишка.

— Ой, детка! С каждого спросится по делам его. С верующего и неверующего. Жаль что и нынче многие живут со слепым сердцем, — встал старик кряхтя, держась за спину, и пошел не оглядываясь на свой пост.

Когда Мишка вернулся, все девчата уже спали. И только Лянка сидела на кухне за учебниками и о чем-то думала Катя, глядя в беспросветную темень за окном. Увидев Мишку, позвала и сказала тихо:

— Хасан звонил. О чем-то хотел поговорить с тобой.

— Опять о женитьбе! Ох и надоел! Все никак не поймет, что жизнь у человека всего одна. Он и ее единственную хочет мне изувечить, — поморщился парень.

— Не знаю, говорил как-то странно. Не орал как всегда, даже о моем здоровье справился, впервые за столько лет. Спросил, можно ли ему навестить нас завтра вечером.

— Зачем? — опешил Мишка.

— Да кто его знает? Голос, как у побитого. Будто ему горло вывернули, и язык обрезали наполовину. Чуть ли не плача разговаривал. С чего бы это? — недоумевала Катя.