Юрий Поляков - Конец фильма, или Гипсовый трубач

— Но почему-у-у?

— Учите русский язык!

С тех пор мы больше никогда не виделись. Слышал только, что бедняжка страшно переживала, болела, ходила по врачам и через год вышла замуж за психиатра. Ее супруг некоторое время спустя поехал с друзьями на охоту и не вернулся: к ней или вообще — неизвестно. Теперь вам все понятно, коллега?

— Что именно?

— Вдумайтесь! Провидение целенаправленно расстроило наш брак с Кирой. Почему?

— Почему? — переспросил писодей.

— А потому, что над ее родом тяготело проклятье. Не знаю, кто уж там больше насвинячил — дедушкины или бабушкины предки, но кармическая кара неизменно настигала Киру, унося в неведомый ужас близких ей мужчин. Однако на вашего покорного слугу у Провидения имелись особые виды, от меня ждали чего-то большего, нежели тихо проживать большевистский антиквариат, утешать чересчур емкую женственность Киры и однажды не вернуться с рыбалки.

— Какие же такие виды? — чуть улыбнувшись, полюбопытствовал автор «Роковой взаимности».

— Ирония, как справедливо заметил Сен-Жон Перс, — последнее прибежище неудачника. Вам ясно?

— Не совсем…

— Что не ясно?

— Как там у вас потом было… с Маргаритой Ефимовной?

— Как у людей. Приехали домой. Борщ, конечно, выкипел, но мы разбавили гущу кипяточком — есть можно. Жена стала накрывать на стол, а меня отправила вынести помойное ведро… Еще вопросы есть?

— Нет.

— Тогда займемся сценарием! Знаете, чего мне хочется?

— Чего?

— Случайной встречи героев в каком-нибудь романтическом и очень красивом месте. У водопада, например! Или у озера. Оставим им прежние имена — Борис и Юлия… Вы меня слушаете?

— Разумеется!

Но писодей, заслонившись внимательным выражением лица, не слушал, а думал о другом, причем мысли его по обыкновению разветвились, как рельсы на сортировочной станции. Ей-богу, если бы ему неделю назад сказали, что он, Кокотов, будет терпеть хамство и даже побои от соавтора, он бы никогда не поверил. Но ведь терпит! Зачем? Почему? Вероятно, нечто подобное происходит с приличной женщиной, которая, выйдя замуж за обаятельного и напористого мерзавца, отдается, рожает, смиряется, плачет ночами, а перед выходом в театр тщательно запудривает свежий синяк под глазом. Андрею Львовичу почему-то вспомнились растерянный Меделянский и какнивчемнебывалая Вероника. Писодею страшно захотелось, чтобы она узнала о его романе с Обояровой, а еще лучше — увидела бы в обнимку с Натальей Павловной. Вдруг перед его внутренним взором промелькнула во всех плотоядных подробностях ночная неудача. Он пытался взбодрить себя мыслями о чудодейственном камасутрине и затомился сомнениями: Гималаи это, конечно, хорошо, однако таблеткам-то, почитай, четверть века: могли и просрочиться. А второго срыва быть не должно! Ни при каких условиях. Хорошо бы испытать на ком-нибудь… Может, все-таки позвонить в «Ротики эротики», обратиться к профессионалкам… Но во-первых, это аморально, а во-вторых, не хватает еще, как Федька Мреев, подхватить какую-нибудь пакость и… страшно подумать… заразить Обоярову! Вот это постмодерн так постмодерн… Как это у Грешко? «И понял он, зверея, что это гонорея…»

— Кокотов!

— Я! — по-военному привстав, откликнулся Андрей Львович.

— Вы все запомнили?

— Все!

— Хорошо. Потом, после встречи у водопада, мне нужен такой поворот сюжета, какого не ожидает никто, даже я. Понятно?

— Да…

— Ну, мне пора. Ужинайте без меня. Буду исправлять ваши ошибки.

— Какие же?

— Поведу Валентину в ресторан «Сказка» — утешать. Так обидеть женщину! Ай-ай-ай! В последний раз советую — женитесь!

— Я подумаю!

— Не пожалеете!

— А почему без Регины Федоровны? — спросил автор «Русалок в бикини», позволив себе гомеопатическую гранулу сарказма. — Она не заревнует?

— Она на бюллетене. Но вы зря волнуетесь: мои женщины воспитаны в лучших традициях взаимозаменяемости!

— А как же Маргарита Ефимовна с зонтиком?

— Подрастете — поймете!

На ужин Кокотов отправился в одиночестве. Без хамоватого игровода и влекущей пионерки он чувствовал себя брошенным. В столовой царило оживление: перед старушками стояли бокалы с белым вином и тарелочки с виноградом, мелко-зеленым, как незрелый крыжовник. Старичкам же досталось по рюмке водки, к которой вместо закуски прилагались нарезанные кружками соленые огурцы, крупные, словно кабачки.

— У нас праздник? — спросил Кокотов Галину Ивановну, радостно выкатившуюся ему навстречу.