Алекс Тарн - Одинокий жнец на желтом пшеничном поле

— Ты что, пацан? — удивленно сказал милиционер, опуская протянутую за книгой руку. — Что хотели? Что не хотели? Ты чего разревелся-то?

— Мы хотели… — выдавил из себя Толик, глотая рыдания. — Подарок маме к Восьмому марта… хотели… мы не хотели…

— Тьфу, черт! — сказал милиционер с оттенком растерянности. — Да перестань ты реветь. Кто тебя трогает? Подарок так подарок… ничего страшного.

— Извините, — глухо сказал отец над Толиковой головой и снова притянул к себе мальчика. — Он просто очень устал за день. Дорога тяжелая. Мы пойдем?

Милиционер пожал плечами.

— Идите. Кто вас держит?

Они уже дошли до поля, когда милицейский «газик» перегнал их и остановился, загородив дорогу. Милиционер, тот самый, выскочил и открыл заднюю дверцу.

— А ну, садитесь. Мне все равно в город, доброшу вас до метро. Вам теперь на автобус до ночи не сесть.

— Спасибо, не надо, — ответил отец. — Мы сами…

— Отставить! — перебил его милиционер, свирепея на глазах. — Ты что, под арест захотел? А ну, садитесь без разговоров!

Толик с отцом уже залезли в машину, а он все приговаривал:

— Ребенок еле на ногах держится, а он «сами»… «сами»… отнимать детей у таких надо… запугал мальчишку, понимаешь…

Потом «газик» вырулил на шоссе, и они увидели огромную толпу, ожидающую автобус, и поняли, что действительно не выбрались бы отсюда еще долго-долго, и тут милиционер замолчал, но всем своим видом будто говорил: «Вот видите, а вы не верили…» — и дальше уже ехали молча до самого метро. У метро отец подтолкнул Толика, чтобы тот сказал «спасибо», и Толик сказал, но милиционер ничего не ответил и даже не улыбнулся, а просто развернулся и укатил. И отец тоже выглядел мрачным, чтобы не сказать подавленным, а Толика все мучил один вопрос, но он не знал, как его правильней сформулировать, и в конце концов просто спросил:

— Папа, а он плохой или хороший?

И отец то ли не понял, то ли опять думал о чем-то другом, своем, взрослом, потому что ответил непонятным:

— Гадская жизнь, сынок. Гадская, гадская…

В вагоне Толик сразу заснул и не просыпался даже во время пересадок, так что отцу пришлось таскать его на руках, как маленького, его и книгу. Короче говоря, умучились они оба настолько, что мама даже не стала их ругать, а просто всплеснула руками и погнала умываться и за стол. И тут они подарили ей книгу, хотя Восьмое марта было еще только через три дня, но шила в мешке не утаишь, да и зачем? И мама была просто счастлива и сказала, что они просто сошли с ума, просто сошли… и что это стоит безумных денег, а Толик сказал, чтобы она не беспокоилась, потому что им повезло из-за облавы, правда, папа? И отец засмеялся, и сразу стал прежним боцманом.

Вечером мама рассматривала книгу на диване, и Толик притулился рядом с ней под пледом. Тяжелые оконные портьеры надежно отгораживали их от холодного насморочного марта, от черной толпы, бородатых дядек и непонятных милиционеров. Тихо урчали трубы отопления, за стенкой шептал телевизор, и в желтом кругу лампы, в углу дивана было тепло, уютно и пахло мамой. Глаза у Толика слипались, но ему было жалко засыпать, потому что «заснуть» означало в следующий же момент открыть глаза в новое серое утро, в школу, в одиночество и холод жизни. Так что он изо всех сил боролся со сном, поддакивая маме и даже иногда задавая вопросы — неважно какие, лишь бы слышать звук маминого голоса, лучше которого не было на свете.

— Посмотри, какая красота, Толик, — говорила мама. — Боже, какая красота, какие краски… ты когда-нибудь видел столько желтого цвета?

— Мм-м… — отвечал Толик.

— Да посмотри же ты, соня несчастный!

Толик посмотрел. Перед ним на весь разворот книги плескалась ослепительная желтая лава. Она вихрилась, клубилась, бурлила, как море. Наверное, это и было море, если судить по берегу, который виднелся вдали на горизонте, похожий на морду огромного фиолетового крокодила, разлегшегося на отмели под желтым небом с круглой дырой желтого жаркого солнца.

— Что скажешь? — спросила мама ласково и слегка насмешливо.

— Жарко… — сонно сообщил Толик. — Море…

— Какое море, глупыш? — рассмеялась мать. — Это поле. Пшеничное поле. Вот видишь эту маленькую фигурку? Вот здесь, в шляпе? Это жнец. Он жнет. А это снопы, которые он уже…

Она на секунду задумалась и крикнула в открытую дверь:

— Саня, как правильно сказать: сжал?.. нажал?..

— На что нажал? — отвечал отец от телевизора. — Кто нажал? Зачем нажал?

— О! Убрал! — вышла из положения мама. — Это снопы, которые он уже убрал. Хотя нет, куда же он их убрал? Вот ведь они, здесь… Это снопы, которые он срезал, вот! Видишь, у него в руке серп? Он срезает колосья и вяжет их в снопы. Все вместе называется «жатва». Понял?